Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов

Настоящая журналистика и тоже очень интересная жизнь – это, например, у Юрия Васильева, нашего лучшего репортера и моего читателя. А я зарабатываю на жизнь юридическим переводом. Что же касается поэзии, то она ничего перебить не может, это же не профессия, от нее расходы одни.

Н.К.: Что Вы можете сказать о современном литпроцессе? Существует ли он сегодня? Есть ли в нем «свои» и «чужие»? Таким ли Вы представляли его, пускаясь «на дебют»? Какой его сегмент или какая часть для Вас неприемлемы?

И.К.: Литпроцесс у нас бурно нарастает, и его уже ничем не остановить. Казалось бы, одни журналы закрываются, другие перестают платить даже прежние мизерные гонорары, но появляются и приобретают авторитет всё новые сетевые ресурсы. Исчезают жирные денежные премии, но возникают премии безденежные, так что скоро каждый автор учредит премию имени себя, которую будет вручать милым его сердцу коллегам. Поэтических книг ежегодно издаются сотни. Словом, народ не унывает.

Другой вопрос – а где в этом буйном цветении точки развития? В традиционном, академическом сегменте я их не вижу. Там есть очень хорошие авторы, с некоторыми мы взаимно (надеюсь) друг друга любим, но – зачем нашей поэзии еще десяток маленьких новых Рыжих? Зачем вторая Кекова, вторая Вольтская, вторая Евса? Всё, что могло здесь состояться, уже состоялось.

Чуть поживее в «актуальном» сегменте. Например, вокруг премии Драгомощенко почти все люди для меня чужие, но следить за ней интересно. Робот-верлибрист в лонг-листе – это разве не любопытно? В отличие от академистов, стремящихся максимально красноречиво изложить известные ответы на давно поставленные вопросы, актуальные поэты проблематизируют реальность. Но вот насколько индивидуальна эта проблематизация? Пока я вижу там слишком много «классового подхода», зачастую заменяющего поэзию как таковую. Но я когда-то уже состоял в комсомоле, и мне это не понравилось.

Какие-то точки развития я пытаюсь угадать в группе «Кастоправда» и вокруг нее (это дальние отголоски культуры хиппи), в неомодерне, который отнюдь не заглох после смерти Олега Юрьева, наконец, в нарративной поэзии Дмитрия Данилова и Юрия Смирнова, вместе с которыми я в этом году поучаствовал в сборнике «Русские верлибры».

Поскольку я координатор Григорьевской премии, да и просто любознательный человек, никаких неприемлемых частей литпроцесса, никаких «идейных врагов» для меня не существует. Я стараюсь думать, что все работают не зря.

Н.К.: Н. С. Гумилев в знаменитой книге «Письма о русской поэзии» говорит, что «теория поэзии может быть разделена на четыре отдела: фонетику, стилистику, композицию и эйдолологию». Акмеисты, по словам автора, предъявляли одинаковые требования ко всем четырем разделам. С официальной точки зрения cоветской поэзии важнейшей составляющей была четвертая часть. А для Вас что главнее, первые три или последний раздел?

И.К.: Я не теоретик. Может быть, во времена Гумилева можно было ставить такую задачу: написать идеальное стихотворение. Но и тогда были футуристы, которые слали эту задачу ко всем чертям. Я не стремлюсь написать идеальное стихотворение и не думаю, что сейчас имеет смысл к этому стремиться. Стихотворение должно работать, зарабатывать интерес читателя, и в каждом отдельном случае его рабочий инструмент определяется заново. Одно стихотворение можно написать ради звучания, другое ради образа, третье ради композиции. Тут хотя бы одной строчкой за читателя зацепиться, чего уж говорить о балансе четырех факторов.

Н.К.: «Зацепиться за читателя…» – интересное замечание, знаковое. Из этого следует, что для Вас читатель – важен, необходим. Хотя многие утверждают, что ныне он – исчезающая категория. Чаще всего пииты сами читают друг друга (преимущественно – потусовочно), ходят слушать знакомых и незнакомых коллег на их малолюдные вечера.

Что Вы лично думаете по этому поводу? Это всеобщая примета времени? Или есть и ответственность пишущих в таком положении вещей?

Вы лично готовы были бы взять на себя смелость и провести свой вечер, скажем, в зале на 500 человек, где не было бы ни одного поэта?

И.К.: Да я-то не боюсь зала на 500 человек. Вопрос, откуда столько народу взять. В Москве на меня, как и на многих других, придет 15–20 человек – впрочем, большинство из них будут «простые читатели», потому что поэты на меня ходят в единичных экземплярах. Ситуация тут всем известна: есть поэты, которые собирают и клубы, и даже стадионы, но поэтическое сообщество их за поэтов не считает. Есть поэты, признанные сообществом, но публика на них не ходит. Публику можно понять: наша толстожурнальная поэзия – это попросту плохое шоу. Ходить туда незачем, слушать это незачем; если очень любопытно, можно прочесть в интернете. Впрочем, хорошее шоу тоже не всегда поэзия.

Что убивает поэта в глазах читателя? Ориентация на институции. Фактически – бюрократизация поэзии. Причем молодые бодрые сообщества ментально еще более бюрократизированы, чем союзписательские структуры. В такой системе непосредственное обращение к читателю, к современнику, если угодно, подменяется исполнением технического задания, выдаваемого институцией. Публикабельность, взыскание похвалы «мастера», соответствие идеологическим установкам, форматность с точки зрения премиальных перспектив – вот что волнует сегодня автора с того юного возраста, когда вообще-то у него должно быть желание громить замшелые поэтические лабазы. Мне жаль, что современный автор дорастает до нахождения двух-трех приемов, за которые его начинают хвалить критики, и дальше уже перестает развиваться, боясь утратить приобретенную нишу. Мне жаль, что полнота личности в поэзии утрачивается. Но дальнейшая судьба личности – это куда более широкая антропологическая проблема, которая заслуживает отдельного разговора.

Дельта

Валерий Земских

Стихотворения

Поэт, член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза российских писателей, Союза писателей ХХI века, Академии Зауми, редактор-составитель пятитомной антологии петербургской поэзии «Собрание сочинений» (совместно с Д. Григорьевым, А. Мирзаевым и С. Чубукиным). Лауреат премии им. Н. Заболоцкого. Окончил физический факультет Ленинградского государственного университета, работал на атомных станциях программистом, затем в сторожах, бойлерных, издательствах: редактором, верстальщиком, дизайнером. Печатался в газетах, журналах, сборниках, альманахах, антологиях. Переводился на итальянский, английский, польский, чешский, румынский, хорватский, словацкий и др. Вышло шестнадцать книг стихов. Живет в Санкт-Петербурге.

«Всё осталось как прежде…»

   Всё осталось как прежде

   А как прежде

   Не знает никто

   Заглянул в календарь

   Тридцать дней в феврале

   И подделаны годы

   Сквозняки

   Видно много