Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев
Вся эта сцена — я наблюдал за ней со стороны — продолжалась долго. Пока старушка смотрела в лицо страннику, он стоял неподвижно, устремив глаза вдаль. Когда же она, отбирая монетку, смотрела в свою ладошку, он косил на нее глаза со злостью и нетерпением.
Но так было всего лишь несколько секунд. Потом странник снова застыл в отреченно-равнодушной позе.
Был при службе Андрей Петрович. Важно, с сознанием собственного достоинства, стоял он на «своем месте». Были знакомые монашенки. Часть из них под руководством Валентины Петровны пела на клиросе, а Марфа, приятельница Ольги Ивановны, прислуживала мне: она имела благословение владыки на вход в алтарь. Молчаливая, старательная, Марфа содержала алтарь в безукоризненной чистоте.
После службы я исполнял разные требы женщин, приехавших издалека. Домой пришел только после полудня.
Заглянула Ольга Ивановна, пригласила к себе на обед. Я отказался.
Моя щепетильность, кажется, укрепляет в ней уверенность, что я именно тот батюшка, который ей надобен. Похвалу себе я слышу от нее все чаще и чаще. Даже в храме женщины громко шепчутся, в надежде быть услышанными:
— Батюшка-то у нас какой хороший!
Я догадываюсь, что все это подстроено Ольгой Ивановной в благодарность за то, что я не вмешиваюсь в ее хозяйственные дела. Староста настолько прониклась доверием и расположением ко мне, что решила посвятить меня в историю своей жизни.
Ольга Ивановна — круглая сирота. Родители — крестьяне. Отца не помнит. Мать умерла, когда девочке исполнилось пятнадцать лет. Оставшись одна на белом свете, Оля поступила в услужение к богатой и важной даме, принявшей монашеский сан. Жила эта дама в монастыре, но на особых условиях — в отдельном домике-келье и со своей прислугой.
Дама была родом из Петербурга. Там оставались ее братья. Туда же отправилась она по пятому году Советской власти, прихватив с собой Оленьку-сироту. Семь лет прожила в Ленинграде Ольга Ивановна, похоронила свою благодетельницу и уехала из большого города в село. С той поры безвыездно живет в этом приходе.
Как ни старалась Ольга Ивановна казаться искренней, сдавалось мне, что рассказывает она не всю правду, что были в ее жизни далеко не светлые дела и поступки: с таким-то властным характером не могла она быть столь смиренной. Особенно туманной казалась внезапная смерть ее богатой покровительницы и столь же быстрый отъезд из Ленинграда молодой и красивой сироты, получившей полную свободу и кое-какие средства на жизнь.
Видимо, был я не очень внимателен к рассказу Ольги Ивановны, потому что, расположившись вначале к долгому сидению, она вскоре ушла. Я остался один и принялся готовить обед. Когда жарил лук, горячее масло плеснуло на руку. Посыпал обожженное место солью, завязал чистой тряпицей. Острое жжение и боль вызвали странную мысль: если так вездесуща молитва, если способна она исцелить, почему же не может она заменить врача?
Под вечер меня навестила Антонина Федоровна — одинокая женщина, пенсионерка. Она владеет большим домом, разделенным на две половины. Долгое время у нее квартировал священник с семьей. Сейчас же вторая половина дома пустует, и она предложила мне ее занять.
Предложение было заманчиво, но неосуществимо. Антонина Федоровна была старше меня на одиннадцать лет, но пребывание мое в ее доме тотчас взметнет вихрь сплетен на селе. Так я ей и сказал, поблагодарив за внимание. Я попросил лишь помочь мне в стирке. И когда уходила от меня с узлом белья, вид у Антонины Федоровны был весьма довольный.
12 апреля
Утром я услышал за дверью чей-то голос, громче обычного читавший молитву, принятую в монастырях. Дверь открылась, и вошел здоровенный детина лет сорока, с рыжеватыми длинными волосами и редкой бородой. Я не сразу признал в нем странника, которого видел в церкви.
Помолившись на иконы, он подошел ко мне.
— Издалека путь держите? — поинтересовался я.
— Был в Почаеве и Киеве, а сейчас иду поклониться угоднику Сергию в Загорск.
Я усадил его за стол и предложил поесть.
Был великий пост, и потому ничего горячего и мясного у меня не водилось. Я предложил страннику холодный картофель, селедку и чай. Он быстро прикончил мои запасы.
Зовут его Григорием. Ему сорок восемь лет. Родом из Донбасса, где оставил жену и двоих детей. Жена работает уборщицей в шахтоуправлении. Старшая дочь весною, должно быть, закончила десятилетку, младшая учится в восьмом классе. Жила семья дружно, в собственном домике, на окраине шахтерского поселка. Григорий работал завхозом на подсобном хозяйстве.
Скоро год, как оставил он семью и ушел странствовать, чтобы «отрешиться от мирских соблазнов и спасти свою душу». Бродит он по святым местам, поклоняется мощам и старцам. Писем домой не пишет, как они там живут, — не знает.
Питается подаянием добрых людей. Остановился у богомольной старушки, через несколько дней уйдет дальше, в другие села. Нет, город он обходит стороной…
— Почему так?
— Душевных людей там мало, — пояснил Григорий. — Суета в городе властвует, коловорот…
Похоже, однако, что был он озабочен другим. И я спросил:
— А как в дороге? Никто не спрашивает документов?
— А я не попадаюсь им на глаза, — пояснил Григорий. — Как завижу злого человека — обхожу стороной. Ночевать останавливаюсь у добрых людей. А документов с собой не ношу. Ну их.
Он сидел долго: все рассказывал о святых местах.
— Что заставило вас подумать о спасении души?
На этот вопрос он отвечал заученно и пространно.
В конце прошлого лета у них на шахте неизвестно откуда появился старик. Прожил месяц, но времени попусту не тратил: посещая дома верующих, заводил разговоры о том, что близок конец света, грядет страшный судья, и надо сделать все, чтобы очистить себя от греха. Душеспасительные беседы старик приурочивал к тому часу, когда мужчин не бывало в доме, а слушали его женщины. И среди них прослыл старик праведником, апостолом, посланным богом на землю: многие верующие наперебой дарили ему одежду, деньги.
Исчез он так же внезапно, как и появился. Нагрузил большущий узел вещей, сел в попутную машину, сказав хозяйке, у которой жил:
— Ну, мне пора. Ждут меня другие дети…
С Григорием апостол встречался чаще других, и всякий раз убеждал его идти в Почаевский монастырь, поклониться останкам святых.
— Мир велик, — наставлял он Григория, — не единой суетой может просуществовать человек. Если дашь обет молиться за других, то
