Маска или лицо - Майкл Редгрейв

Перед тем как выйти из своей уборной на сцену актер гасит окурок сигареты. Взгляд его падает на кучку небрежно брошенных писем. Среди них выделяется конверт темно-желтого цвета. Осторожно, двумя пальцами он вытаскивает его. На конверте штамп «Служба Ее Величества». С наигранным, театральным смехом актер бросает его через плечо сочувственно хмыкнувшему костюмеру и говорит: «Не правда ли, забавно?» Затем, живо спускаясь по лестнице, ведущей на сцену, добавляет про себя: «Зачем я все это делаю? Ведь не ради же денег, право!»

***

В бистро, расположенном недалеко от бульвара Клиши, сидят два юных актера. К ним подходит молоденькая актриса. Смотрит на них и улыбается: по выражению их лиц можно думать, что они взвалили себе на плечи заботу о судьбах всей Европы. «Идемте же», — говорит она. Они оборачиваются и глядят на нее в упор. «Пора!» — добавляет она. Один из молодых людей оглядывается, отыскивая циферблат городских часов. Он решил, что иметь карманные часы — это буржуазный предрассудок, и заложил их, чтобы заплатить хотя бы за квартиру. Второй подымается с таким видом, словно хочет оказать: «Не будем раздражать друг друга».

Все трое направляются вместе и сворачивают в узкую улочку, приведшую их к какому-то невзрачному домишке. Его трудно заметить среди ресторанных вывесок и безликих фасадов гостиниц для приезжих. Тут помещается их театр. По дороге они разговаривают о чем-то, и их разговор, хотя и несвязный, как будто содержателен и интересен. Но один из юношей молчит. Он пришел сегодня к мысли, что он неудачник, что ему следовало бы начать писать или же стать химиком. Он хочет заставить спутников обратить внимание на свою молчаливость; уж если ему суждено быть неудачником, думает он, так пусть об этом узнает весь мир.

Орландо в комедии У. Шекспира "Как вам это понравится" (с Эдит Эванс). Театр Олд Вик, Лондон, 1937

Лаэрт в трагедии У. Шекспира "Гамлет". Театр Олд Вик, Лондон, 1937

Однако его товарищи, кажется, не оценили масштабов и всей глубины его мрачности; им слишком часто доводилось видеть, какие преувеличенные размеры она у него порой принимала. Вероятно, он просто недоволен маленькой ролью в пьесе и считает, что он должен был бы играть другую — роль своего приятеля. Возможно, что количество строк в этой роли казалось ему сугубо важным обстоятельством. Однако никому из этих троих не предстоит появиться на сцене. Они заняты лишь обсуждением дела. На той ступени интеллектуализма, на какую способны подняться только французы, и при их склонности доводить все до конца эти экзистенциалистские дети собираются поставить спектакль, где не будет ни одного действующего лица, а кульминационным пунктом, который окончательно сразит немногочисленную, но преданную публику, явится момент, когда один из предметов обстановки сдвинется с места по собственной воле.

Чего же удивляться тогда, что они не торопятся попасть к себе в театр? Несмотря на мрачность второго юноши, все трое счастливы. Они — участники движения, известного под названием «Антитеатр». Они к нему «принадлежат», и это очень приятное чувство — чувство, что ты чему-то сопричастен. Может быть, это тупик, но ведь и тупик бывает по-своему уютен.

Я не знаю названия их театра и названия их пьесы. Тем не менее мне как собирателю «коллекционных» пьес хочется думать, что в марте 1951 года я, пожалуй, поспешил бы на представление театра Юшетт [5], чтобы посмотреть пьесу Жана Тардье [6] «Голос ниоткуда», пьесу, в которой никто на сцене не появляется. Полагаю, что неискренность моего пожелания ничуть не умаляется тем, что в ту пору мне не довелось быть в Париже.

***

В Японии театральное представление длится почти целый день. Актерская уборная так скромна и пуста, что даже на фотографии от нее веет чистотой. Грим, разложенный на столике, очень прост, так как японские актеры с рождения пользуются лишь несколькими стандартными красками, которые и будут применять до самой смерти. Необычно только одно — прислоненный к стене древний и странный деревянный предмет, нечто среднее между ящиком и табуреткой. Это колодка для пыток. Актер держит ее здесь по причинам куда более личным, чем те, в силу которых в иных комнатах хранятся символы и амулеты совсем другого порядка: ковры из поздравительных телеграмм или ватные игрушечные зверушки. А тут — колодка для пыток. Этот устрашающий фетиш служит своего рода алтарем, ибо для японского актера его уборная — это молельня, часовня при театре-храме. А собственный дом для него, как и для того актера, о котором я вам говорил в самом начале, — всего лишь гостиница.

***

В театре на Бродвее сегодня премьера. Скоро должен подняться занавес, а между тем главный актер, популярнейшая звезда, на долю которого выпало больше премьер и разных ролей, чем на долю многих других актеров, выступающих под широтами Северной Америки, обеспокоен сердитыми звуками с Шуберт-аллеи [7] и приглушенным говором за дверями уборной. С плохо скрываемым раздражением актер спрашивает, не соизволит ли кто-нибудь объяснить, что происходит? Костюмер возвращается в сопровождении режиссера, который заверяет, что причин для беспокойства нет. Так почему же, спрашивает актер, у него такой встревоженный вид? Режиссер объясняет, что театр окружен пикетчиками из Американского легиона [8]. Актер отрывает взгляд от зеркала и вопросительно оборачивается, выражая крайнее удивление. Оказывается, один из участников спектакля, играющий крохотную роль, когда-то прослыл «либералом». Долгое время он оставался без работы. Считая, что волнение по этому поводу уже улеглось, дирекция вспомнила его отличную работу в «Груп-Тиэтр» [9] в тридцатых годах и решила рискнуть. В конце концов что он такого сделал, побывав на нескольких митингах «коммунистического фронта»? И режиссер удаляется, повторив с широкой, но несколько наигранной улыбкой: «Вам беспокоиться нечего!» Актер ничего не отвечает. У него достаточно своих забот. Он представляет себе публику, столпившуюся в тесном вестибюле. Каждый старается побороть неловкость, которую ощущал, проходя мимо цепочки пикетчиков. Кое-кто — скорее всего из числа его друзей — почувствует, вероятно, неблаговидность общей ситуации и встретит его выход усиленными аплодисментами. А может быть, ему лучше пойти повидать своего младшего партнера и сказать, чтобы он не беспокоился, что он чертовски хороший актер, что все это чертовски стыдно, а впрочем, не стоит обращать на это внимания… Но, прежде чем уйти из комнаты, он поворачивается к зеркалу и говорит: «Как они посмели втянуть меня