Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство
В источниках нет ни слова о том, усиливала ли игра с чернокожими куклами расовые предрассудки и колониалистское мировоззрение или же, наоборот, подрывала их. И все же тот факт, что дети сами предпочитали чернокожих кукол, может говорить о некотором противоречии между идеологическими предписаниями взрослых и тем, как на самом деле дети играли с куклой. Ожидания взрослых основывались на существовавшем в то время дискурсе научного расизма, который не позволял открыто проявлять симпатию или даже любовь к чернокожей кукле. С другой стороны, возможно, что в воспоминаниях детей о своих любимых игрушках Negerpuppen отразилось весьма покровительственное отношение к кукле, и если даже любопытство, то расистское. А это, в свою очередь, абсолютно соответствовало идеологии научного расизма. Возникает вопрос, была ли у любимой игрушки герцога Мекленбург-Шверинского хоть какая-то функция, кроме воплощения дегуманизирующих стереотипов об африканцах. Несмотря на ожидания родителей, изготовителей и продавцов, полагавших, что дети должны обходиться с этими куклами уничижительно, у кукол оказались более сложные функции, чем служить инструментом расового внушения.
Под влиянием колониализма и империализма появился еще один вид коммерческих игрушек, который позволил изготовителям нажиться на так называемом немецком «месте под солнцем»[712]. С помощью миниатюрных копий универсальных магазинов колониальных товаров (Kolonialwarenläden) дети должны были разыгрывать сценки покупки товаров, привезенных из колоний. Нарратив, скрытый в игрушечных магазинчиках Kolonialwarenläden, состоял в том, что немецкая изобретательность превратила природу и хаос Африки в рыночный товар. Подобный же месседж о германской мощи и африканской беспорядочности был заключен и в поощрительных торговых карточках[713], которые дети часто коллекционировали. Когда в 1904–1907 годах в ответ на восстание против германского империалистического правления народов гереро и нама началась военная кампания, в которой участвовали несколько тысяч германских волонтеров, фирма Liebig, выпускавшая мясной фарш, быстро переделала рисунки на своих карточках и напечатала нарисованные от руки сцены войны в Африке[714].
Также и детские книжки продвигали колониальный проект Германии с помощью намеков или прямых отсылок. Авторы этих книг не оставляли детям никакого сомнения в том, что «африканцы» остро нуждаются в руководящей силе германской культуры, цивилизации — того, что немцы называли Kultur, — и научного прогресса. К примеру, в популярной серии карикатурных плакатов Münchener Bilderbogen, печатавшейся в 1891 году в Мюнхене фирмой Braun and Schneider, вышел плакат под названием Knecht Ruprecht in Kamerun («Кнехт Рупрехт в Камеруне»[715]). На двенадцати картинках изображалась встреча Кнехта Рупрехта с несколькими маленькими камерунскими людоедами, которые разорвали книжки и разбили немецких кукол и лошадок. Приведенные рядом стихи объясняли детям Германии, что камерунцы, должно быть, не знали, что еще можно сделать с привезенными из Европы игрушками, если их нельзя съесть. История опиралась на глубоко укорененный стереотип о том, что африканцы ужасны и инфантильны. В ней удивительнейшим образом соединялись наставления и расистские фантазии[716]. Приведенные выше примеры игрушек, кукол и книг свидетельствует о том, что в среднестатистической немецкой детской явно или неявно присутствовал дискурс колониализма, распространявший идеи о покорении аборигенов, европейском господстве и африканском экзотизме. В зависимости от того, какие подарки выбирали родители и другие родственники, вся совокупность игрушек, доступных представителям среднего класса в Германской империи, похоже, несла на себе отпечаток той ставки, которую Германия сделала в «драке за Африку».
Имперское доминирование: дети, детство и материальная культура в Юго-Западной Африке
Следующая часть нашего исследования случая Юго-Западной Африки будет посвящена материальной культуре детства и детей в германских колониях. Мы попробуем разобраться, как именно немецкие дети принимали дары рынка, подобные тем, что рассмотрены выше, а также какие культурно-политические задачи выполняли игрушки во время контактов с местным населением. Поскольку мы обратимся к конкретному первоисточнику — воспоминаниям семьи Рорбахов — и к игрушкам, которые сформировали идентичность их детей, наше исследование затронет верхнюю прослойку среднего класса, бюрократическую верхушку общества Юго-Западной Африки.
В демографическом отношении ситуация в колониях предполагала четкие социальные и расовые различия между детьми африканцев и европейских поселенцев. По крайней мере, так было в теории. В 1912–1913 годах, после двадцати пяти лет германского правления в Юго-Западной Африке, в колонии жило 14 816 европейцев (из них 12 292 немца). При этом 9046 из них — мужчины, 2808 — женщины, 2962 — дети (или 61 % мужчин, 19 % женщин и 20 % детей). Африканцев, в свою очередь, было 140 тысяч, в основном представителей народов овамбо, гереро, нама и дамара, но об их гендерном и возрастном распределении нам известно крайне мало[717]. Действительно, если администрация колонии мечтала о стабильном росте немецкого населения, которое могло бы превратить ее всю в территорию белых европейцев, то важнейшую роль в этом процессе должны были играть дети.
И все же бюрократическая верхушка с тревогой наблюдала за тем, как охотно представители разных прослоек германского общества «смешивались» с местным населением в первые два десятилетия официального имперского правления, создавая внушительную группу детей «смешанной расы». Ввиду этого в 1905 году в Юго-Западной Африке были официально запрещены «смешанные браки». Однако на практике это не помешало внебрачным отношениям и рождению детей-мулатов. Ученые подсчитали, что в 1911 году в колонии по-прежнему проживало около 1000 детей от смешанных союзов[718]. Несмотря на все усилия властей не выводить эти категории населения в публичное легальное поле, данная статистика привлекает внимание к тому, что между «африканскими» и «немецкими» детьми, родившимися в Юго-Западной Африке, не было радикальных различий. Более того, повседневный опыт жизни колониального ребенка не всегда позволял провести четкую границу сообразно происхождению. «Немецкие» дети учили африканские языки, разговаривая со слугами-африканцами. В свою очередь, «африканские» дети росли внутри немецких семей или вблизи них. В этом случае африканские дети зачастую не только обучались говорить по-немецки, но и одевались как европейцы и играли похожими, а иногда теми же самыми игрушками: мячами, палками, луками и стрелами. В метрополии Германской империи фабричные игрушки могли купить своим детям лишь 20 % семей[719]. В Юго-Западной Африке этот процент не мог быть намного больше, ведь доходы немецких
