Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
После освобождения из мест лишения свободы я стал сожительствовать с Олей. Она татарка по национальности, фамилии её не помню. Вот тогда я совершил первое свое преступление после зоны.
(Из протокола допроса от 26 августа 1988 г).
Второй «треугольник» — жена Таня и любовница-«снабженка» Света. Особой детализации, как помнит читатель, при этом нет. Известно только, что от первой проведенной с повествователем ночи Таня «была в восторге» и «порхала, как юная дева», сам же Муханкин был «к этому внимателен и благодарностями не раскидывался»; про Свету мы узнаем и того меньше — что ова будто бы машину обещала купить, диплом, достать и по службе продвинуть. Автор «Мемуаров», акцентируя борьбу, которая развернулась между женщинами из-за него, подводит читателей к мысли о собственной неотразимости и привлекательности. Но он пока избегает особо откровенных деталей.
Однако в процессе работы над текстом его установка начинает меняться прямо у нас на глазах. И причин здесь несколько. Прежде всего автор «Мемуаров» втянулся в литературное творчество и получает от него несомненное удовлетворение. Мы и так уже уловили, что Муханкин обладает природными литературными способностями, и, как всякий писатель, он наслаждается самим процессом конструирования текста. Ему хочется, чтобы текст этот становился все совершеннее и совершеннее, и упивается каждым полученным результатом. Он уже не удовлетворяется фактографическим описанием. Эпизод разрастается, становится детализированным и многоплановым. Повествователь впервые включает в него подробно разработанный диалог, и в нем, возможно, самым наглядным образом проявляется его природное художественное мастерство. Реплики звучат естественно, и обмен ими становится своего рода поединком между изверившимся, одиноким Мужчиной и чувственной, распутной и всегда готовой к совокуплению Женщиной. Воплощение мужского начала — Муханкин отстранен, спокоен и всегда ироничен, воплощение женского начала — Нина нервически возбуждена и взвинчена; Мужчина пассивен и податлив — ведь «если женщина хочет и просит, как тут отказаться», Женщина же активна и настойчива, она никогда не отпустит до утра того, с кем вознамерилась удовлетворить свою страсть. Автор не злоупотребляет образностью, но иной раз решительно вводит её, удивляя то смелым сравнением, то дерзкой метафорой. Возбудившаяся Нина «улетала в небеса белой птицей вечного блаженства», нашему же повествователю чудится, что он опускается «со стремительной силой с громадной высоты Вселенной» и «огненной кометой» пробивает «панцирь земли» и расплавляется в её сердце.
Небезынтересно, что, создавая откровенный образчик эротического текста, Муханкин интуитивно демонстрирует знание законов жанра, которое далеко не всегда встретишь у авторов-профессионалов. Так, здесь практически отсутствуют конкретные описания эротики, и повествователь ограничивается (за исключением последнего абзаца) лишь глухими намеками на неё, но диалог буквально вибрирует от распирающего его сексуально-эротического подтекста.
Пассивность Мужчины в отношениях с Женщиной, впрочем, должна восприниматься не только в контексте специфичного для повествователя мировосприятия, но и, в соответствии с его замыслом, должна работать на другую, теперь уже активно заметную в тексте задачу необходимость представить его жертвой неблагоприятных обстоятельств. Кто может винить его, пытавшегося освоить заповеди Божьи и искать дорогу к храму, что заповеди эти не соблюдаются даже сестрами во Христе, а дорога к Храму ведет прямо в болото.
Наконец, повествователь стремится из тактических соображений усилить ощущение своей сатанинской исключительности, связанное с тем, что он — «полная чаша или сосуд смертоносного яда, зла и ненависти». Муханкин настойчиво именует себя «порождением дьявола» «слугой его на всю жизнь» и «рабом его». Нине же чудится, что не только она, но и остальные «сестры»., общаясь с ним, даже в лице меняются и ведут себя так, словно они «под гипнозом». «Я есть порождение дьявола», — выкрикивает наш герой в момент начинающегося соития, и мы обязаны объективно простить его, ибо какой может быть спрос с порождения дьявола?
Впереди нас ждет еще немало изощренных эпизодов, но ни один из них, возможно, не написан с таким очевидным для избранной стилистики и жанра блеском, как любовная сцена с Ниной.
На другой день я уже был в Васином доме. Дети гуляли за двором, я слушал духовные песни, просматривал субботнее чтение на каждый день. Потом выключил магнитофон и вышел во двор. Вася где-то ездил по своим делам, а его жена Наташа занималась хозяйством и хлопотала по дому, где вечно всех дел не переделаешь. В доме брата Васи тоже пахло хорошим достатком. Дом в шесть комнат, обстановка со вкусом, в зале старинный рояль и заграничная телеаппаратура, ну и все такое. Во дворе сушилось свеже, выстиранное белье, рой пчел, ос и мух кружились над битыми плодами под грушевым деревом. Я ходил и осматривал Васино владение, огород, сад, где росли груши, яблоки, орехи, вишни и сливы. Около сливы я остановился и, сорвав несколько ягод, услышал плеск воды. Я оглянулся в сторону гаража и увидел через открытую дверь летнего душа ополаскивающуюся Наташу. Она стояла, подняв лицо вверх под распылитель воды, и масса мельчайших брызг, ударяясь о её лицо, тело, плечи, руки, груди, падала на траву, которая мелким ковром стелилась от душа до подземного водоема.
Я подошёл к душу и постучал в дверь. Наташа отпрянула в угол, закрывая груди руками, вскрикнула и за причитала что-то неразборчивое. Её трясло, как в лихорадке, на лице — выражение мольбы и ужаса. «Слушай, ты чего испугалась? Я подошёл спросить велосипед, хочу по городу поездить, работу поискать. Под лежачий камень вода не течет». — «Возьми». — «Вот и все. А ты боялась. Вечером приеду».
Всю вторую половину дня я колесил по Шахтам в поисках работы, знакомился с городом, подъезжал к колонии, где долгие годы отбывал наказание. Многие офицеры и прапорщики спрашивали, как я поживаю, скоро ждать назад или нет. В магазин к девчатам заходил, купил и дал им шоколадку. Через бесконвойников передал привет кое-кому в зону. Встретился со своей тайной женщиной, которая меня любила в зоне, носила кое-что по мелочам мне, и, конечно, была близость половых отношений в течение всего срока наказания, хотя риск был велик; но она была у меня в колонии не единственной.
Вечером я приехал к Васе и попал к ужину. После ужина дети занимались играми в своей комнате. Вася вышел во двор запереть ворота, калитку, курятник, сарай, отвязал на ночь собак. Я смотрел телевизор. Ко мне подошла Наташа и сказала, что нам нужно поговорить. — «Говори, если нужно». — «Я ничего о сегодняшнем Васе не сказала, но ты видел меня голую, ты смотрел на меня и разговаривал, как будто ничего не происходит. Когда мы приходили к вам в зону, там ты был совсем другой человек, и Вася первый обратил внимание на тебя и твои глаза. Я думала, ты верующий. Теперь я поняла, кто ты. Чтобы я ни говорила мужу, он все равно за тебя будет. Я тебя прошу, оставь наш дом в покое и Васю. А покаты здесь, то постарайся утром уходить куда-нибудь, а вечером приходить, когда Вася будет дома». — «Слушай, Наташа, ваша церковь, ты и Вася мне мозги забивали верой, своей пропагандой. Убедили остаться в вашей церкви. Мне же разобраться надо, кто чему учит, я еще не отличаю, где правильная церковь, а где нет. Вы, протестанты, разделились на тысячу христианских течении. Это же не шутка, надо же разобраться. Что вы меня все адом, сатаной, смертью пугаете? Я и сам без вас знаю, что я грешник, и кое в чем разбираюсь. Я бы сейчас ушёл из вашего дома. А куда мне пойти? Мне же некуда идти. Но я постараюсь что-нибудь придумать и у вас не задержусь».
Так расправляется Муханкин с распутной Женщиной-искусительницей, которую сейчас зовут Наташей, но которая может скрываться за многими сотнями различных личин. Она не способна понять психологию грешника, ей свойственно глумиться и издеваться над ним, но никакая напускная набожность не скроет её жестокой, развратной природы.
