Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

девок ходит вокруг, еще найдете свою половину. И дети есть, наверное?» — «Да, есть. Сын». — «Родители разбегаются, а дети страдают. Вас еще, молодых, можно понять, а мы со своим тоже на грани развода. Ну, не обидно, уже дети больные, сына женили, а дочь еще не собирается замуж, умыться дальше хочет. С ума люди сходят, сходятся, расходятся… Да и жизнь сейчас видите какая настала». — «Да, не мед, уж это я заметил. Хотя с виду, как в Америке». — «В Шахтах как там, лучше жизнь, чем у нас в Волгодонске?» — «Везде хорошо, где нас нет. А я смотрю, вы такая сильная, ловкая, работа так и спорится у вас в руках, лопатой умело орудуете и не отдыхаете. Столько в вас энергии и темперамента, что на десятерых хватит». — «Я на почте работаю, а там бумаги и все. В эту землю всю энергию и темперамент свои и вкладываю. Вы же, мужики, нынче слабые пошли. Мой вой, видели, копнулся чуть в земле, папиросу в зубы и ушёл домой пиво цедить. К ночи не на что будет смотреть, и так каждый день. Нет на вас ни надежды, ни опоры. Все самим, бабам приходится делать и на себя надеяться. Ну ничего, было бы здоровье, а остальное будет». — «Женщины тоже разные бывают. Ну да ладно… Я хотел спросить у вас… На почте можно конвертов с российской маркой купить?» — «Конечно, можно. А что, надо вам?» — «Надо штук двадцать и открыток больших, двойных. Хочу в одно место заказное письмо послать». — «Я около «Юности» работаю, приходите завтра».

На другой день я пришёл к ней на почту, хотя с утра уже купил конвертов, книгу открыток, тетрадей и отправил заказное письмо в колонию неплохому знакомому зэку, Лёньке Пискову в 11-й отряд, из которого я когда-то сам освобождался. Она сидела у окошка за стеклом и, наклонив голову, перебирала какие-то бумаги. Я постучал в окошко, и, когда она подняла голову и увидела меня, я произнес: «Приветствую вас, женщина-труженица», — и просунул в окошко букетик цветов. Она улыбнулась, поздоровалась и приняла цветы, поблагодарив меня за внимание, оказанное ей. «То, что нужно было мне, я уже на своей почте у дома взял, а к вам пришёл показать, что не все мужчины одинаковы». — «Я сейчас выйду, подождите меня на улице».

Она вышла из здания, легко спустилась по ступенькам и сказала, что ей нужно поговорить со мной, и предложила пройтись на аллею к лавочкам. «Я не знаю, как вас зовут». — «Владимир». — «А я Таня». — «И все?» — «А что еще может быть?» — «Тогда все, понял, перейдем на ты. О чем мы будем говорить?» — «Правда, не знаю, с чего начать. Ну ладно, ты не можешь прийти сюда после шести?» — «Если нужно, приду». Было видно, что Таня волнуется. «Вчера мой муж напился, кидался на меня. Дочка не дала тронуть меня. А сегодня с утра опять был скандал. Угрожал, обзывал, как хотел, я сказала ему, что подала на развод, и ушла на работу». — «Ну а я здесь при чем? Что от меня требуется?» — «Ты бы не смог меня проводить домой?» — «Так, теперь ясно. В семейные дела я не хочу лезть, но такую симпатичную женщину, как ты, Таня, грех не проводить. Проблем нет, в шесть я здесь».

Я проводил её до почты; она легко порхнула вверх по ступенькам и скрылась за дверью. Шёл я по главной улице города от Тани и думал: «Все неприятности с этого начинаются. А если её муж где-то поджидать будет, то будет беда. Ну ничего, уже согласие дал, назад ходу нет. Вдруг что — отвертка в кармане. Пырну его в руку или ногу, если кинется, пяткой в лоб, и будет готов. А Таня, несмотря на свои годы, ничего — большегрудая, пышнозадая и неполная. Сколько ей лет? Наверное, лет сорок шесть. Н-да, разница большая, я сынок перед ней, но ведь Пугачева с Киркоровым тоже ого-го с разницей в годах и счастливы на весь мир. Не может того быть, чтоб такая, как Таня, крест между ног положила. Уж на меня, молодого, соблазниться повод дам, вниманием и обходительностью не обделю, и сама полезет: баба есть баба».

Жарко сегодня. Зашёл в магазин. За прилавком стоит высокая темноволосая продавщица — накрахмаленный белый халат в области живота, видать, свеже выпачкан о продукты-копчености. Спрашиваю: «Как насчет попить?» — «Вот все перед тобой, плати и налью. Или с собой надо?» — «А мы вроде бы и не знакомы с вами, а уже на ты». — «Ну платите вы и пейте. Или берите». — «Ну и ну, такая прелестная женщина, симпатичная, красивая… Не идёт вам грубость, не к лицу. Я бы вас на руках носил, если бы вы были моей женой».

Женщина сверху вниз оценила меня взглядом и рассмеялась: «Надорвешься, милый. Ты, наверное, перегрелся на солнышке». — «А ты, милая, напои меня из холодильничка, и я остыну. Честное слово, холодненькой хочется «пепси» или «фанты», пожалуйста, если можно». — «Минеральная есть. Открыть?» — «Открывай быстрее. И за то спасибо». — «Ну рассмешил! Ты всегда такой или когда пить хочешь?» — «Ну как я могу про себя что-то сказать? Нужно же кому-то со стороны смотреть. А у меня смотреть некому. Вот если б не я, и не посмеялась бы. А я появился в вашем заведении, и сразу безразличие стало светом. Нет, серьезно, вот сейчас радостно стало смотреть в твое живое, сияющее лицо. А то стою и боюсь спросить: лицо-то никакое, а ты женщина вон какая необъятная! Мне бы такую — я бы самым счастливым человеком был на этом свете! Представляешь — вся моя!» — Она опять засмеялась и спросила: «Ты всегда такой разговорчивый?» — «Как видишь». — «Приходи еще. Так и быть, для тебя буду ставить в холодильник водичку». Я допил остатки минералки, поблагодарил её и вывел на улицу.

Заметно, что как автор текстов и фантазий Муханкин связывает с каждой из волгодонских женщин различные личностные характеристики и тональности повествования. Женя — тихая, скромная и домовитая, и все, относящееся к ней, сперва романтично, а затем, скорее, прозаически реалистично. Преданная мать, она и Владимира пестует на кухне и в постели как любимого сына. «Большегрудая и пышнозадая» Таня — это тоже разновидность «материнской фигуры» (сам повествователь заявляет, что он «сынок перед ней«), но она активна и энергична, и в описаниях взаимоотношений с ней преобладает