Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
Но мы не должны однозначно, безоценочно воспринимать получаемую информацию. Конечно, зло порождает зло, и трудно ожидать от озверевшего мальчугана, что, получив очередную дозу побоев, он непременно станет активным пропагандистом идеи непротивления злу насилием, терпимости и всепрощения. И все же, анализируя повествование Муханкина о детстве, мы замечаем, как стремительно развивается у нас на глазах процесс формирования асоциальной личности, человека с психологией изгоя, который любые свои жестокости всегда готов списать на жестокость мира, в котором он живет, любому своему зверскому поступку найдет какое-то психологическое оправдание.
Да, его били как собаку. Но он готов был и другим воздать за это сторицей. И если на его пути оказывалась реальная, настоящая собака, то он мог преподнести ей очень наглядный урок обращения с «верным другом человека», продемонстрировать, как надо бить собак.
Очень показателен в этом отношении эпизод, относящийся к тому времени, когда семья Муханкина переехала в одно весьма удаленное селение Сальского района.
В школу я пошёл, но особого рвения учиться не было. Я встретился с детьми в школе не так, как у всех нормальных детей это получается. Я никого не знал, и меня никто не знал. У них были свои традиции и свои колхозные понятия. Я был как гадкий утенок в этой школе и в этом хуторе-отделении.
Помню, как-то увидел учитель, директор школы, на подоконнике немецкий крест, ручкой нарисованный, а моя парта около окна стояла. Якобы ему сказали, что это я нарисовал. Этот директор выбежал на улицу и чем-то металлическим разбил мне лоб, и из дырочки хлынула кровь. Удар был сильным, лоб раздуло, и глаза опухли. Я в школу некоторое время не ходил, хотя утром собирался и делал вид, что ухожу в школу, а сам шёл за колхоз и бродил по лесополосам, вокруг пруда около воды, а вечером приходил домой вроде бы как из школы. Никто мною не интересовался ни в школе, ни дома.
У директора была собака любимая (большая, не помню какой породы). Эту собаку я притащил к большому камню. На улице в трещину этого камня просунул веревку и подтянул собаку к камню вплотную, так, что голова легла на камень и вырваться она никак не могла. Рядом со мной на земле лежал металлический прут, который я принес с собой. Когда начали собираться пацаны и девчонки неподалеку от меня, не понимающие, что я буду делать, я взял прут и ударил собаку по голове. Детвора знала, что это собака директора школы и что он мне разбил голову. Когда собака завыла от боли и детвора завопила, я начал бить собаку прутом по голове до тех пор, пока всю голову ей не размозжил, хотя она уже была мертвая.
Потом я пошёл в школу и ждал, когда директор выйдет из коридора на улицу, и, когда он вышел, я стал в него бросать камнями. Он успел заскочить в школу, но кое-какие камни попали в него. Директор этот никому ничего не говорил о случившемся, так как понимал, что ему тоже несладко придётся.
Обратим внимание на то, как живо передает Муханкин историю убийства собаки. Заметно, что этот случай навсегда врезался в его память. Наверное, не раз в свое время в его фантазиях повторялся этот страшный момент: рычащая в ужасе собака, прут, опускающийся с размахом, хруст костей… Повторялся до тех пор, пока его не вытеснили более актуальные и впечатляющие фантазии.
Психологи и психиатры знают, что многие люди с повышенной возбудимостью или психическими аномалиями часто на протяжении многих лет страдают от навязчивых повторяющихся фантазий, в которых анализ позволяет выявить истоки испытываемых ими душевных аномалий. Знание таких фантазий помогает, например, лучше оценить смысл действий серийного убийцы, совершающего преступления с подспудной сексуальной мотивацией. И то, что человеку несведущему может показаться случайным проявлением бессмысленной жестокости, то для более компетентного истолкователя представится закономерным следствием давно сложившихся пристрастий или антипатий.
Одно лишь непросто: добиться от находящегося под следствием преступника правдивого рассказа о своей затаенной фантазии. Он не заинтересован в том, чтобы признаться. Признание такого рода допустит следователя в святая святых. Ведь одно дело — в мельчайших деталях рассказывать о тех или иных второстепенных обстоятельствах убийства или, например, об украденных вещах, и совсем другое — сообщать о намеренно вызываемых у себя играх воображения, которым ничто не мешает предаваться даже в тюремной камере, во время следствия. И если рассекретить свою давнишнюю фантазию, многое в тебе сегодняшнем станет куда понятнее и зримее.
Мы считали, что так и не узнаем никогда об этом и что нам останется лишь строить гипотезы о её содержании. Но, давая письменные ответы на последние философичные вопросы Яндиева, Муханкин, вероятно, увлекшись, проговорился.
Я не знаю, во сколько лет (ну примерно, с 4 до 12 лет) видел неоднократно во сне, как я выхожу из влагалища матери на свет. И вот они, ляжки, по бокам, и как будто бы влагалище все вокруг сильна волосатое, и вокруг меня, моей головы слизь какая-то, а плечи и руки что-то сдавливает, и мне больно и страшно, будто я вот-вот в бездну упаду, и ухватиться не могу ни за что, и от беспомощности своей и всего происходящего кусаю то, что есть перед волосами, и кровь идет, а я кусаю, и все сжимается, как будто и я опять где-то оказываюсь в том мире вроде бы, где и был…
Изначальное сновидение, ставшее затем фантазией, навязчиво вызываемой у себя Вовой, убедительно подтверждает фиксацию агрессии на материнской фигуре.
Рассказывая впоследствии о своих деяниях, Муханкин готов признать многое, но только не тот факт, что он действительно является сексуальным маньяком. В чем причины такой скрытности? Конечно же, страх перед максимальным наказанием. Но есть, похоже, и более глубинное психологическое объяснение: гипертрофированное нежелание позволить другим заглянуть в бездны своей души и обнаружить там и увидеть присущие ей выверты, ущербность, неспособность к естественным формам половой близости. Но, отрицая очевидное, наш повествователь иной раз с головой выдает себя.
Если бы у меня в этом плане были проблемы и комплексы, то я обязательно и без сомнения слыл бы сексуальным маньяком-убийцей, а то и хуже. И, конечно же, сам Андрей Чикатило отстал бы от меня намного. Чтобы быть сексуальным маньяком, нужно в чем-то быть ущемленным с детства или иметь недостатки и комплексы в этом плане. Чтобы им стать, нужно было об этом мечтать, переживать в диких фантазиях.
Но ведь все это было, было! Дикие фантазии, проблемы и комплексы, ощущение ущемленности, кошмарное детство, ненависть к матери, отвращение ко всему, связанному с Женщиной, вызревающее чувство собственной неполноценности в сопоставлении с отцом. Вместе с тем Муханкин (нахватавшийся, кстати, как заметят читатели этой книги, психологической терминологии) пытается подсунуть нам явно сфабрикованную и нужную только для затушевывания сути его психологических проблем историю, цель которой — убедить нас в якобы присущих ему с раннего детства обычных и естественных сексуальных пристрастиях.
Вот такой момент был в жизни: в детском садике у меня была любимая девочка, и я только с ней общался и больше ни с кем. Мы сильно любили друг друга: я ведь все помню, а сколько же лет прошло! Так вот, в 4, 5, 6 лет мы с ней ловились много раз на том, что, уединившись в укромном уголке, раздевались наголо, и я вроде как муж её, а она вроде как жена моя, и вот я лежал на ней, дрыгался (а целовались, кажется, взасос с ней) или же лежали под грибочком, сыпали друг другу теплый песок на половые органы. Вроде бы дети, а интересно было. Нас ловили на этом, так сказать, нехорошем деле и наказывали. И дошло до того, что мы однажды решили убежать ото всех и жить за колхозом у пруда, и убежали и прожили до вечера, пока нас не поймали. Сколько разговоров было, и, конечно, мы были наказаны.
Разумеется, подобный эпизод мог быть в жизни любого мальчишки. Теоретически он мог бы случиться и с Муханкиным. Но не так для нас важно сегодня, является ли он стопроцентным плодом воображения или только повернут в нужном рассказчику ракурсе. Куда существеннее сам факт использования его в полемических целях.
