Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург
Мы считали, что так и не узнаем никогда об этом и что нам останется лишь строить гипотезы о её содержании. Но, давая письменные ответы на последние философичные вопросы Яндиева, Муханкин, вероятно, увлекшись, проговорился.
Я не знаю, во сколько лет (ну примерно, с 4 до 12 лет) видел неоднократно во сне, как я выхожу из влагалища матери на свет. И вот они, ляжки, по бокам, и как будто бы влагалище все вокруг сильна волосатое, и вокруг меня, моей головы слизь какая-то, а плечи и руки что-то сдавливает, и мне больно и страшно, будто я вот-вот в бездну упаду, и ухватиться не могу ни за что, и от беспомощности своей и всего происходящего кусаю то, что есть перед волосами, и кровь идет, а я кусаю, и все сжимается, как будто и я опять где-то оказываюсь в том мире вроде бы, где и был…
Изначальное сновидение, ставшее затем фантазией, навязчиво вызываемой у себя Вовой, убедительно подтверждает фиксацию агрессии на материнской фигуре.
Рассказывая впоследствии о своих деяниях, Муханкин готов признать многое, но только не тот факт, что он действительно является сексуальным маньяком. В чем причины такой скрытности? Конечно же, страх перед максимальным наказанием. Но есть, похоже, и более глубинное психологическое объяснение: гипертрофированное нежелание позволить другим заглянуть в бездны своей души и обнаружить там и увидеть присущие ей выверты, ущербность, неспособность к естественным формам половой близости. Но, отрицая очевидное, наш повествователь иной раз с головой выдает себя.
Если бы у меня в этом плане были проблемы и комплексы, то я обязательно и без сомнения слыл бы сексуальным маньяком-убийцей, а то и хуже. И, конечно же, сам Андрей Чикатило отстал бы от меня намного. Чтобы быть сексуальным маньяком, нужно в чем-то быть ущемленным с детства или иметь недостатки и комплексы в этом плане. Чтобы им стать, нужно было об этом мечтать, переживать в диких фантазиях.
Но ведь все это было, было! Дикие фантазии, проблемы и комплексы, ощущение ущемленности, кошмарное детство, ненависть к матери, отвращение ко всему, связанному с Женщиной, вызревающее чувство собственной неполноценности в сопоставлении с отцом. Вместе с тем Муханкин (нахватавшийся, кстати, как заметят читатели этой книги, психологической терминологии) пытается подсунуть нам явно сфабрикованную и нужную только для затушевывания сути его психологических проблем историю, цель которой — убедить нас в якобы присущих ему с раннего детства обычных и естественных сексуальных пристрастиях.
Вот такой момент был в жизни: в детском садике у меня была любимая девочка, и я только с ней общался и больше ни с кем. Мы сильно любили друг друга: я ведь все помню, а сколько же лет прошло! Так вот, в 4, 5, 6 лет мы с ней ловились много раз на том, что, уединившись в укромном уголке, раздевались наголо, и я вроде как муж её, а она вроде как жена моя, и вот я лежал на ней, дрыгался (а целовались, кажется, взасос с ней) или же лежали под грибочком, сыпали друг другу теплый песок на половые органы. Вроде бы дети, а интересно было. Нас ловили на этом, так сказать, нехорошем деле и наказывали. И дошло до того, что мы однажды решили убежать ото всех и жить за колхозом у пруда, и убежали и прожили до вечера, пока нас не поймали. Сколько разговоров было, и, конечно, мы были наказаны.
Разумеется, подобный эпизод мог быть в жизни любого мальчишки. Теоретически он мог бы случиться и с Муханкиным. Но не так для нас важно сегодня, является ли он стопроцентным плодом воображения или только повернут в нужном рассказчику ракурсе. Куда существеннее сам факт использования его в полемических целях.
Жизнь Володи только-только начиналась, но она уже стремительно шла под откос. Неуправляемый, озверевший мальчишка вот-вот должен был превратиться в официально зарегистрированного несовершеннолетнего правонарушителя. Ждать оставалось недолго.
Глава 2
Воспитание в аду
К десяти-двенадцати годам образ жизни Владимира Муханкина вполне определился. Никому не подчиняясь и никого не боясь, он вёл полукочевую жизнь, то и дело исчезая из дома.
Я продолжал убегать из дома и домом своим считал землянки, которые рыл и жил в них. Там находили меня, и в лесополосах находили. Убегал я за сто километров в город Зерноград, и там меня ловили те, кто учился от колхоза в сельскохозяйственном училище. И через КПЗ милиции прошёл. Помню, в комиссии по делам несовершеннолетних работала Любовь Андреевна, если память не изменяет. Я её просил, чтобы она поговорила с родителями, чтобы они меня не били. А им было до лампочки. Так получалось, что где-то что-то случится, и бегут к матери, выговаривают, что кроме её сына никто не мог за ту или иную беду отвечать. И без разбора меня колошматили постоянно. Я уже, наверное, и привыкать стал к побоям и к тому, что меня ненавидят. Я как шакал жил: как где кому попадал на глаза, так меня и пинали. А пинали, били все, кому не лень.
До сих пор все вроде бы ясно. Но дальше следует вывод-добавление, требующий нашего особого внимания.
Я себе, помню, сделал землянку на кладбище, и там меня никто не находил. Это было самое надежное моё убежище в любое время года.
Характерное признание. Если Муханкин не вводит нас в заблуждение (а зачем ему, спрашивается это?), то выходит, что его некрофильские пристрастия заметно прогрессируют. Ему уже недостаточно выкапывать из земли зловонные кошачьи останки, а хочется подолгу находиться в средоточии трупных, кладбищенских запахов. Рассказчик, правда, не расшифровывает своих истинных мотивов, но, скорее всего, лишь потому, что недоучитывает степени сообразительности своих будущих читателей.
Вернемся, впрочем, к тому, как развивались события.
Потом перед спецшколой для трудновоспитуемых детей я связался с семьей алкашей, жившей в самом конце хутора, в последней хате. Кличка их была «Пастушка и пастух», и были у них сын и дочка. Их сын
