Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург
Вот и еще один кошмар на голову! Когда же это кончится? Опять убийство, и опять ужасы. Я почти ничего не помню. Почему так? Я не пойму, что со мной происходит, сколько их еще будет. Ну что за б… такое? Какая все же Лена гадина жестокая! Вонзила мою швайку своей подруге в сердце и крутила там, пока я не вырвал швайку из её рук. Ну что она с этого поимела? Пальто и фентеля? Шмотки из хаты? И это стоило жизни подруги и её дочки? Она говорит, что мы её подругу Галю на спуске бросили, говорит, что мы её убили, а я почти ничего не помню. Пойду как-нибудь гляну на то место. Но я ж её подругу, кажется, ударил не насмерть. Все равно: насмерть — не насмерть, меня уже много раз расстрелять надо.
(Из «Дневника»)
Небезынтересно отметить, что наш повествователь, забывшись, невольно выдает здесь свои глубинные психопатологические пристрастия; именно они, конечно же, побуждают его, как всякого серийного убийцу, возвращаться на место преступления, чтобы еще раз пережить в уме чувственно-эротический аспект связанных с ним воспоминаний.
Однако Муханкин не ограничился убийством Галины М., он также лишил жизни её 8-летнюю дочь Лену. Левченко утверждает, что не принимала в этом участия, и о гибели девочки высказывается весьма лаконично.
Пришли мы домой утром часов в семь. По дороге Владимир сказал, чтобы я одела сына Дмитрия и ушла из дома, что я и сделала. Назад с сыном я пришла часа через полтора. Когда мы пришли, то я увидела, что пол чисто вымыт, а дочери Галины, Елены, уже нет. Я спросила у Владимира, где девочка, и он мне сказал, что «убрал» её. Также он сказал, что закопал Лену на каком-то терриконе. Владимир попросил меня постирать наволочку и покрывало, где были небольшие капли крови. Я постирала эти вещи. Владимир меня припугнул, что убьет меня и моего ребенка, если я расскажу о случившемся. Я испугалась и не стала никому ничего говорить.
(Из протокола допроса от 11 мая 1995 г.)
Но мы располагаем и устрашающим описанием Муханкина. Это, конечно же, жуткий, пугающий текст. Читать его очень и очень неприятно. Но беда состоит в том, что едва ли кто-нибудь, кроме самого маньяка, способен с такой степенью достоверности воспроизвести все факты, связанные со зверским убийством ребенка, виновного всего лишь в том, что он родился и вырос в условиях социального дна. В этом описании обращает на себя внимание то обстоятельство, что, хотя маньяк и пытается лукавить в отдельных деталях, в целом он, как никогда достоверно, воспроизводит свои действия.
Как мы оказались с Леной дома, не помню, все в памяти идёт наплывами и вспышками. Тем более, сутки не спать да плюс ко всему столько выпивать в наложение к снотворному сверху. Конечно, поневоле будешь чумной. Мне хотелось спать. Помню, что лопатой по ставням окна бью. Какая-то вода, в доме сырость. Лена кричит что-то на своего сына и на дочь убитой Галы. На меня этот крик и ругань нервозно действовали. Кажется, я выпил водки, что-то ел. Помню, что Лена выпроводила своего сына на улицу, что-то ему кричала, кажется, мол, я так хочу, то есть он, наверное, не хотел идти на улицу. Как я после понял со слов Лены, она его выпроводила на улицу и говорила, что пойдут к бабушке, а к бабушке он идти не хотел. Потом, помню, я лежу на диване, Лена меня тормошит, мне плохо, а меня бесит вся эта сцена. Открываю глаза, а Лена надо мной, как ведьма, повисла и лезет ко мне своими вроде как не руками, а костями. Я, кажется, вскочил, ни черта не понимая, в чем дело, а она мне то ли дает, то ли держит в руках мой штык без острия. Напротив, на кровати лежит дочь Галы. Лена, кажется, кричит ей: «Отвернись!» Мне в руки сунула этот прут, что-то как-то неестественно кричит: «Делай! Давай!» Не знаю, какое время, сколько времени это длилось, не понятное и кошмарное состояние. Мне кажется, что я видел её, Лену, как-то не одну, а две или три в тот момент. Глянул на кровать: вроде она лежит, как перевоплощенная, а в дверях её нет. И наоборот, их две — и там в дверях, и на кровати, только вроде как ролями при этом поменялись. Меня начало накрывать, как я понимаю, и после вспоминал происшедшее, но как-то смутно. Помню, что я ударил по шее лежавшую на кровати Лену, и хотелось её разорвать на части. По сути, я уже был в бешенстве, и ограничения никакого и предела не было. Конечно, я понял после, на другой день, что это была дочь Галы. Когда я ударил её прутом по шее, она как-то неестественно, как мне примерно помнится, начала поворачиваться в мою сторону. Кажется, рот был открыт, и зубы меня, наверное, напугали. Из-под импортных конфет на подоконнике стоял пузырек, я его схватил и засунул в рот своей жертве, если можно так сказать. Мне показалось, что в животе у неё что-то зашевелилось. Мне нужно было убить то, что было внутри жертвы, и, как мне кажется, я засунул, забил между ног ей какой-то предмет, лежавший на подоконнике.
Вдруг я увидел Лену. Она стояла в дверном проеме. Я кинулся на нее, но как-то сквозь неё прошёл и наткнулся на печку и стол. На столе я ловил стакан то ли с водкой, то ли с водой. Далее ничего не помню, что было. Помню, была ночь, и Лена меня будит, я не пойму, в чем дело, она мне что-то говорит, но понимаю, что мне нужно встать для чего-то. Мне этот подъем был как серпом по сердцу. Кажется, через силу мы с ней выпили. Я понемногу отходил, но слать хотелось сильно. Лена мне сказала, что она уже уложила и связала девчонку в тряпье и что надо её куда-то вывезти и зарыть. Я даже не понял, что она говорит, и спрашивал, что случилось. Лена смеялась надо мной и спрашивала: «А ты что, ничего не понимаешь?» Я ей говорил, что вообще ничего не соображаю. Лена мне сказала, что я убил и Галу, и её дочь, и, пока
