Москва дипломатическая. Танцы, теннис, политика, бридж, интимные приемы, «пиджаки» против «фраков», дипломатическая контркультура… - Оксана Юрьевна Захарова
Танцующая Москва
С 1922 по 1928 год советское искусство, в сравнении с периодом военного коммунизма, отличалось относительной толерантностью и либерализмом. Во времена НЭПа власть снисходительно наблюдала за дерзкими поисками представителей творческой интеллигенции, произведения многих из которых получили общеевропейское признание.
В Берлине в 1923 году показывали «Принцессу Турандот», в Париже в 1928 году на международном фестивале этот спектакль получил первый приз. Либеральная атмосфера в искусстве находила свое отражение в том числе в репертуарной политике музыкальных и драматических театров. В театрах шли оперы Альбана, Берга, Кршенека, Шрекера и Курта Вейля, пьесы О’Нила, Бен-Хента, Оскара Уайльда, Метерлинка. В Москве можно было увидеть все — от Аристофана до Шекспира, от Расина до Гоцци и Гольдони, от Мериме и Бальзака до Ибсена и Стринберга. Струнные квартеты играли Хиндемита и Казеллу. Жозеф Сигети, Артур Рубинштейн, Андре Сеговия восхищали публику на эстрадах лучших залов в Москве и Ленинграде.
После окончания в 1922 году Гражданской войны люди, пережившие голод и террор, стремились «к развлечениям и радостям, которые может дать искусство. Кольцо блокады разжалось. Жизнь в Москве била ключом. <…> Дул свежий ветер — ветер с Запада. <…> Открывались многочисленные театры миниатюр типа „Синей птицы“ и „Летучей мыши“. В витринах музыкальных магазинов появились яркие обложки нот с незнакомым до тех пор названием „фокстрот“»[111].
Фокстрот танцевали в иностранных миссиях, на вечерах, в клубах. История фокстрота неразрывно связана с историей советского джаза.
В начале 20-х годов в Москве уже «носилось» слово «джаз-банд», но что оно значит — никто не знал. Во многих кинотеатрах и ресторанах рекламировали «джаз-банды» — обычный «салонный» состав с виолончелью и со «стоячим» скрипачом.
В 1925 году Москва впервые услышала настоящий джаз — американский джаз под руководством саксофониста Сиднея Беше.
«Влияние этого маленького джаза на всю музыкальную жизнь советской России тех лет было огромно и распространилось не только на область чисто джазовой музыки, но и на творчество очень многих серьезных советских композиторов, главным образом из молодого поколения, в частности, на Шостаковича, который в то время дебютировал своей Первой симфонией. Влияние джаза заметно на многих его последующих произведениях, начиная со Второй симфонии и оперы „Нос“ и кончая такой откровенной попыткой перенесения джаза на большую симфоническую эстраду, как вариации на тему фокстрота „Таититрот“ для симфонического оркестра»[112].
В СССР самым крупным последователем джаза Сиднея Беше был Александр Цфасман. Ученик профессора Московской консерватории Феликса Блуменфельда, талантливый пианист, Цфасман покидает консерваторию на четвертом курсе обучения и организовывает свой собственный джаз. Коллектив Цфасмана исполнял западную и американскую музыку для джаза, которую Цфасман списывал по слуху с граммофонных пластинок и сам инструментовал.
Но в 1929 году началась эпоха «великих» сталинских пятилеток. Был выброшен лозунг «наступления на классового врага по всему фронту».
В искусстве сражение с «вражескими капиталистическими влияниями» получила Всероссийская ассоциация пролетарских музыкантов (ВАПМ), члены которой запретили исполнять Чайковского и Шопена, ликвидировали Московскую консерваторию. Джаз был объявлен «продуктом разложения буржуазии»[113] и запрещен к исполнению.
Современные танцы и джаз были разрешены после ликвидации в 1932 году ВАПМ.
«Измученные тяжелыми годами лишений эпохи первой пятилетки, люди находят огромную радость в музыке джаза и в современных танцах. К середине 30-х годов в стране царит какое-то умопомешательство. Танцевать учатся седые профессора и колхозники, генералы и рабочие. Ворошилов и Молотов берут уроки танцев и прилежно изучают па танго и румбы. В каждом маленьком городке, а иногда и деревенском клубе, есть свой маленький джаз и свой дансинг»[114].
Начиная с 1933 года Александр Цфасман совершает триумфальные гастроли по стране.
Быт джаза сильно отличался от быта обычных советских граждан. Музыканты получали солидные гонорары, одевались у лучших портных Москвы. Цфасман имел много костюмов, которые отличались яркими цветами (голубой, темно-красный, зеленый).
Музыка и стиль жизни оркестра не могли не беспокоить кремлевских вождей, одному из которых пришла мысль «пустить весь джаз на советские рельсы и при помощи обычных инструментальных средств джаза создать совершенно новый, стопроцентно советский по содержанию джаз <…> организовать Государственный джаз СССР»[115].
Из всех лучших джазов страны были выбраны лучшие музыканты, из 14 музыкантов Цфасмана отобрали 11. Самому руководителю коллектива предложили играть партию второго рояля. Главным руководителем Государственного джаза был приглашен Матвей Блантер.
Первое выступление Государственного джаза состоялось на правительственном концерте в Большом театре 6 ноября 1938 года. Сталин на концерте не присутствовал. Джаз исполнил три небольших номера (концерт длился около четырех часов, в нем приняло участие несколько сотен артистов и музыкантов). Если учесть, что концерты начинались примерно в 8 часов вечера и завершались после 12 часов ночи, то артисты, выступавшие в конце программы, должны были приходить к 7 часам вечера и больше пяти часов находиться за кулисами.
Цфасмановцы привозили на правительственные концерты шахматы, карты, домино и, предъявив при входе свои паспорта, отправлялись в отведенную для них комнату, где всегда играли на деньги.
В конце января 1939 года на концерте в честь ленинградских деятелей культуры солисты Госджаза так увлеклись игрой, что появились на сцене перед самым открытием занавеса.
Из воспоминаний Ю.Б. Елагина: «На сцене Художественного театра устроен вращающийся круг — старинное приспособление для быстрой смены декораций. Сейчас на закулисной стороне круга стоял наш красивый голубой станок, поблескивая своими многочисленными никелированными трубками. Мы (музыканты Госджаза. — Авт.) все сидели уже на наших местах с настроенными инструментами в руках и с ужасом смотрели на пустые стулья наших исчезнувших солистов. Что должно было случиться через несколько минут? Конечно, для наших руководителей, так же как и для отсутствовавших товарищей, это был неминуемый конец не только карьеры, но и жизни на свободе. Всему же джазу грозила немедленная ликвидация.
Прозвучал третий звонок. Зажглись огни на сцене. Занавес раздвинулся с легким шелестом. Качалов вышел на сцену и начал читать. Как бесконечно долго тянутся минуты. Все ближе надвигается катастрофа. Директор наш онемел от ужаса. Вот кончил читать Качалов. Аплодисменты. Пантелеймон Маркович Норцов — выхоленный, розовощекий, величественный — не торопясь
