Москва дипломатическая. Танцы, теннис, политика, бридж, интимные приемы, «пиджаки» против «фраков», дипломатическая контркультура… - Оксана Юрьевна Захарова

Романс близился к концу, когда в коридоре, ведущем на сцену, послышался шум шагов многих людей и приглушенные голоса. Директор наш сорвался с места и выбежал навстречу. Какое невероятное облегчение испытали мы, когда, наконец, услышали сердитый голос нашего первого саксофониста Ланцмана:

— Я тебе говорил, надо было с туза червей ходить. А ты, дурак, выбросил козыри. Из-за тебя я игру потерял!

— Сам прошляпил, а на других сваливаешь, — возражал другой знакомый голос.

— Ну и нахальство!

— Товарищи, — послышалось громкое шипение нашего директора. — Вы с ума сошли! Что вы делаете! Марш бегом на ваши места!

— Ничего, ничего, — сказал Ланцман. — Торопиться некуда. Без нас не начнут. И так не дали пульку доиграть. Не волнуйтесь, товарищ директор. Это вредно для здоровья!

Оказывается, приятели забрались в самый укромный уголок трюма, где никто не мог помешать им, и спокойно играли в карты. Радио они прекрасно слышали, но не хотели прерывать игру и утруждать себя откликом на отчаянные призывы. Время рассчитали они, что называется, в самый обрез и появились на сцене за минуту до выхода. А через полминуты на всех без исключения никелированных стульях нашего голубого станка торжественно восседали фигуры во фраках с блестящими инструментами в руках. И вертящийся круг сцены Художественного театра двинулся и, негромко грохоча, вывез нас на ярко освещенную сцену. И когда, через мгновение, наши глаза привыкли к ослепительным огням рампы, мы увидели в зале нарядную публику с орденами, а в ложе, справа от нас, — знакомые упитанные физиономии членов Политбюро. И мы подняли наши инструменты и начали играть…»[116].

Последствия одного из выступлений для Сталина в Кремле были плачевными для джаза. В стиле солистки коллектива Нины Донской вождь усмотрел приемы «буржуазного» джаза. Солистка была уволена, с Государственного джаза снято почетное звание «СССР». Художественный совет был распущен. После начала войны джаз был расформирован.

«Единственный джаз в Советском Союзе, который пережил военные годы, был старый джаз Леонида Утесова. Этот джаз не занимался изысканием новых путей в джазовой музыке, не подражал американским джазам и вообще не „мудрствовал лукаво“. Он только аккомпанировал своему шефу, который распевал свои бесчисленные советские песенки с военно-лирическим содержанием. Это было не очень оригинально, но зато вполне безопасно», — вспоминал Елагин[117]. Перед самой войной джаз Утесова получил титул «Государственный джаз СССР». Так же как джаз, фокстрот сначала был «обласкан» властью, а затем изгнан с бального паркета.

В послереволюционной России знакомство с фокстротом, родившимся в Нью-Йорке в 1914 году, произошло в 1920 году, когда в газете «Жизнь искусства» появилось сообщение, что Париж увлекается «фокстротом», новым танцем, который проник в клубы, театры и даже «политику»[118].

Одними из первых композиторов, написавших музыку фокстротов и танго, были Матвей Блантер («Джон Грей»), Юлий Хайт («Цветок солнца») и Дмитрий Покрасс. Впоследствии вместе с Исааком Дунаевским они будут принадлежать к числу наиболее заслуженных официальных советских композиторов.

Изначально фокстрот относился к группе американских или так называемых эксцентрических танцев, которые рассматривались некоторыми критиками как танцы революционные, способные заменить «пошлые» и «мещанские» европейские салонные танцы.

Но для советской идеологии фокстрот — танец европейской буржуазии, а следовательно, ему нет места в общественной и личной жизни советских граждан.

Пропагандистская кампания против фокстрота началась с публикации в 1923 году в журнале «Жизнь искусства» статьи «Новый вид порнографии. Танец фокстрот». Автор статьи заклеймил фокстрот как танец «сексуальной патологии» и потребовал принять меры к «прекращению этой замаскированной порнографии»[119].

Газеты «проклинали» фокстрот, а в это время танец с упоением исполнялся на эстраде, на вечерах, в клубах.

Комсомольская пресса начала активную борьбу с фокстротом в 1924 году. В газетах печатали направленные против танца статьи и даже стихи. Фокстрот не только называли «развратом», но танцем, при исполнении которого «шампанское массами льется в утробы ненасытных капиталистов», «в стороны летят миллионы денег, целые капиталы», а на «фокстротные платья, туфли, сумочки, на оборудование „полусветов“ и „полумраков“ уходят тысячи ежедневно…»[120].

В журнальных публикациях культурологическая оценка танца во многом совпадала с идеологической. Констатируя тот факт, что фокстрот танцевали всюду, танец объявлялся «простейшей имитацией самого интимного акта».

Идеологическое «разложение» советского населения требовало принятия решительных мер.

В 1924 году циркуляр Главреперткома запретил исполнение американских танцев на эстраде и в советских учреждениях: «В последнее время одним из самых распространенных номеров эстрады, вечеров (даже в клубах), — говорилось в циркуляре, — является исполнение „новых“ или „эксцентрических“, как они обычно именуются в афише, танцев — фокстрот, шимми, тустеп и проч. Танцы эти направлены, несомненно, на самые низменные инстинкты. В своей якобы скупости и однообразии движений они по существу представляют из себя салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений… В нашей социальной среде, в нашем быту для фокстрота нет предпосылок. За него жадно хватаются эпигоны бывшей буржуазии… Все наглее, все развязнее выносят они его на арену публичного исполнения, навязывая его прямопохотливые испарения массовому посетителю пивной, открытой сцены, увлекая часто на этот путь и руководителей клубов. С этим надо покончить… Как отдельные номера, ни фокстрот, ни шимми, ни другие эксцентрические вариации к их публичному исполнению допущены быть не могут. Равным образом означенные танцы ни в коем случае не должны разрешаться к исполнению на танцевальных вечеринках в клубах»[121].

В Ленинграде постановлением Губернского репертуарного комитета было запрещено исполнение на сцене, эстраде, балах, вечерах фокстрота, шимми, уанстепа, апаша, танго и так далее.

Борьба с фокстротом в прессе продолжалась и после 1925 года. Пролеткультовские издания доказывали, что фокстрот — «рудимент, салонный наркотик, танец нездоровый и негигиеничный»[122].

В советских балетах «Красный мак», «Золотой век» фокстрот обличал «паразитирующие классы».

Как свидетельствуют архивные документы, дипломаты, аккредитованные в Москве, будучи представителями ненавистной для советской идеологии буржуазной культуры, с «упоением» танцевали фокстрот не только на вечерах в посольствах.

В январе 1927 года супруга посла Италии графиня Манзони с возмущением рассказала Д.Т. Флоринскому о появлении в одной из «московских пивнушек» на Арбате представителя дипломатического корпуса с супругой.

В «заведении» находились в этот вечер сотрудники итальянского посольства, внимание которых привлекла необычная для подобного места пара — дама в сильно декольтированном красном с золотом платье и мужчина во фраке. Когда заиграла музыка, они вышли на эстраду и, к неописуемой радости присутствующих, которые, вероятно, приняли их за профессиональных танцоров, начали исполнять фокстрот.

Супруга посла Франции мадам Эрбетт, выслушав