Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Предать суду человека, которого наци с личного благословения своего предводителя однажды уже пытались убить, — и предать суду такому, где они и их главарь хотят на сей раз играть роль судей, — это ли не высшее достижение нацизма. На Эдгара Андре возлагается вина за смерть двухсот членов господствующей партии, больше ничего. Если же свидетели заявляют суду, что Андре вообще не было в Германии, то это говорит не в пользу обвиняемого, а против свидетелей; в глазах судей они тем самым становятся его сообщниками. Были ли судьи и прокурор когда-либо прежде, до Гитлера, порядочными людьми? Имели ли они понятие о честности? Но хватит об этом, — вот как выглядит в Третьей империи суд. Неопровержимо доказано, что после запрета Союза красных фронтовиков Андре не имел с ним никакого дела, а принимал участие в международном движении моряков. А это, быть может, еще хуже. Интернационалисты — опаснейшие враги нацистов, ведь это люди, о которых знают где-то еще, к тому же они говорят и пишут преимущественно по-французски, как гамбургский рабочий Эдгар Андре. От таких людей надо себя оберегать.

Оберегайтесь, вам это все равно не поможет. Вы не осмеливаетесь убить Андре. Когда бельгийский комитет потребовал с ним свидания, вы настолько растерялись, что даже выпустили его жену, — которую, разумеется, захватили в качестве заложницы. Продолжайте поступать так же, показывайте ваши жертвы — ваших будущих победителей — перед мировой общественностью в великом торжественном свете, озаряющем героев — истинных героев, не ваших!

Почтим память погибшего — он был верным, храбрым человеком. Германия должна гордиться тем, что у нее были и есть такие люди как Эдгар Андре. Они не умирают и не уходят в отставку; это не зависит от убийц, и нацистское государство бессильно остановить неудержимо возрастающее число своих врагов. До чего ж плохи дела у государства, которое на пятом году своего существования все еще продолжает убивать! Сколь ничтожны его достижения, сколь ненавистно оно — прогнившее, отчаявшееся, трусливое, — если оно все еще вынуждено убивать! Оно думает, что внушает всем страх, — обнаруживает же оно свою слабость.

РОЖДЕНИЕ НАРОДНОГО ФРОНТА

Это ново. Под гнетом озверелой нацистской диктатуры громадное большинство немецкого народа поняло, что такое свобода, — что она не прихоть нации и одиночек, но самый высокий долг. Вновь обретенное чувство долга заставило всех серьезно призадуматься.) За эти последние годы Германия стала серьезной. Катастрофа 1933 года была результатом всеобщей беспечности и безответственности. Теперь этому пришел конец. Отныне, если немцы решат действовать, то вместо того чтобы изменять долгу и совести, как в 1933 году, они будут знать, чего добиваться и что считать целью своей жизни.

Борьбой за повышение заработной платы руководят люди, сознающие свою ответственность и готовые нести все последствия этой борьбы. Крестьяне, сопротивляющиеся принудительным мерам, заранее знают, что их ждет еще большее усиление этих мер. Духовенству и его общинам приходится проявлять исключительное мужество, чтобы отстаивать свою веру. Но их мужество порождено террором: они никогда не были бы столь храбры, если б не знали твердо, что враг их веры истощит свою злобу на них же самих и что их жертвы не будут напрасными. Как бы ни росли преследования, наше сопротивление будет продолжаться, будет крепнуть, пока не превратится в наступление. Так думают все.

Верующие, крестьяне, рабочие — и уже не только они одни — все сознают грозящую им опасность и добровольно идут на личные жертвы, понимая, что победу они завоюют в тяжелой и суровой борьбе. Это уже совсем иное, нежели та, прежняя, не связанная с риском травля республики, а затем смехотворно легкий захват власти «победителями», не знавшими, что такое борьба, — так как их победа была заранее выторгована; совсем иное, нежели тысячи лживых речей, сотни безнаказанных налетов, оплаченных наличными. Массы, допустившие этот фарс и даже аплодировавшие ему, фактически отсутствовали, ибо они отсутствовали морально; не научившись внутренней ответственности, они не могли осознать серьезности положения.

Теперь они учатся. Их письма, в которых они отчитываются перед своими друзьями и советчиками, трезвы в оценках, в них нет и следа былого ложного пафоса и несбыточных желаний; прежде основная масса немцев не могла предвидеть всех реальных последствий, а тем более нарисовать себе осмысленную картину происходящего.

Теперь же решающим фактором является то, что большинство немцев ясно представляет себе картину будущего, предопределенного их собственной волей и совестью, а не внушением и обманом, как прежде.

Вот та существенная перемена, которую мы должны понять прежде всего, да и всему миру не мешало бы осознать, «усвоить», что Германия переживает сейчас нравственный переворот, один из величайших в ее истории. Это уже не тот народ, что был прежде.

Из разных концов страны сообщают: удалось отвоевать у властей повышение заработной платы и, сверх того, добиться отмены наказаний. Тут же упоминается о защите веры, о ее триумфальном возвращении в школы, из которых она была изгнана. Горняки и верующие солидарны в борьбе — ведется ли она за повышение заработной платы, за освобождение заключенных, или за отнятую веру. Ссылка освобожденных товарищей в отдаленные районы встречает решительное сопротивление. Так называемая единая школа — трюк, придуманный нацистами против свободы совести, — встречает противодействие тех же объединенных сил — социалистов и коммунистов вместе с католиками, католиков вместе с протестантами.

У них не было никакого единого плана. Сначала они вовсе не намеревались бороться за общее дело. Каждая группа отстаивала сначала лишь свои собственные интересы, пока не стало ясно, что везде и у всех групп одна цель: спастись от кровавой тирании, которая угрожает жизни уже не того или иного в отдельности, а всему народу в целом! Тогда они объединились ради общего дела, начав всенародную борьбу за свободу. Только тогда