Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон
К февралю 1794 года мы шли в Америку — второй этап треугольной торговли. Мы продали наш груз в Чарльстоне, в Каролине, со второй солидной прибылью и взяли на борт третий груз — хлопок и табак для обратного рейса. Как только мы продали бы этот груз в Лондоне, мы бы получили тройную прибыль на каждый пенни, изначально вложенный в «Беднал Грин»! Чувствуете, в чем прелесть?
Но сперва нам нужно было доставить груз домой. И пока мы были в Чарльстоне, до нас дошли очень дурные вести. Весь город затаил дыхание в ожидании, что Конгресс янки в Вашингтоне объявит войну Англии.
Сегодня люди забыли американскую войну 1794 года, ибо ее затмили события в Европе, да и свелась она всего лишь к нескольким стычкам одиночных кораблей в море. Все из-за того, что янки пеклись о своих деловых интересах после чудовищно огромных закупок американской пшеницы лягушачьим правительством. Когда 10 марта «Беднал Грин» бросил якорь в Чарльстоне, огромный французский конвой из 117 судов под командованием контр-адмирала Ванстабля, с парой 74-пушечников и несколькими фрегатами, вовсю грузил пшеницу на севере, в Норфолке, штат Виргиния. Пшеница предназначалась, чтобы накормить мсье простолюдина-лягушатника, поскольку благодаря Революции и всем благам свободы и братства лягушатники так основательно запороли урожай 93-го года, что в 94-м им грозил голод (туда им и дорога).
К несчастью, все это французское золото, потраченное в Америке, склонило чашу весов мнения янки в пользу мсье. И вот Конгресс вошел в раж, припомнил, что Королевский флот годами забирал янки на королевскую службу, и внезапно решил, что это повод для войны. Разумеется, на самом деле Конгресс просто задабривал лягушатников в расчете на будущие продажи пшеницы.
А уж небольшая война с Англией сама по себе была делом выгодным. Это означало, что янки могли спустить с цепи своих каперов, по сути узаконив пиратство против наших торговых судов. Приходилось обходиться каперами, поскольку с 1785 года у них не было своего флота. Зато у них хватало вооруженных торговых судов, только и ждавших своего часа, и Конгрессу оставалось лишь выдать этим кораблям каперские свидетельства, и целый рой их тут же ринулся бы в Атлантику, вынюхивая британские торговые суда — то есть такие, как «Беднал Грин».
Перспектива была безрадостная, ибо янки были отличными моряками и дрались как британцы. В такой ситуации нам оставалось одно: убраться из Чарльстона как можно скорее, в надежде уйти до того, как начнется эта игра. И тут нам повезло, ибо Чарльстон раскололся в своих симпатиях. Часть горожан поддерживала войну, но торговцы табаком и хлопком, которые вели дела в основном с Лондоном, не хотели, чтобы их рынки закрылись. Так что нам, по сути, всячески содействовали, чтобы мы поскорее завершили дела, приняли груз и снова вышли в море.
В итоге нам это почти удалось. Мы покинули Чарльстон пятнадцатого числа с попутным западным ветром в парусах, в тот самый день, когда Конгресс принял роковое решение, но еще до того, как весть об этом достигла Чарльстона. До наступления ночи земля скрылась из виду. Весь следующий день мы сидели как на иголках, и каждый из нас вглядывался в горизонт в поисках чужих парусов. Но те, что мы видели, не приближались, и на второй день мы почувствовали себя в безопасности.
Единственным примечательным событием стало внезапное появление на палубе мистера Тэдкастера и его эпическое восхождение на грот-мачту, чтобы спастись от синего гоблина, который выгнал его из каюты. Он резво карабкался вверх, громко призывая на помощь всю команду, и уже добрался до брам-вант, когда разжал руки, чтобы стащить что-то со спины. Так он и вернулся на палубу, вцепившись в невидимую шею, которую изо всех сил пытался задушить, и ревя победное: «Попался, ублюдок!»
Он приземлился в баркас, стоявший на шкафуте, с таким глухим ударом, что судно содрогнулось, и, как только парусный мастер плотно зашил его в койку, мы предали его морской пучине. Команда стояла с непокрытыми головами, капитан читал из Священного Писания, а бразилец Матти бормотал свои молитвы тем богам, которых он почитал. Я упоминаю это происшествие, поскольку оно утвердило меня в должности первого помощника не только де-факто, но и де-юре, и теперь я был вахтенным офицером, неуязвимым для вербовщиков Королевского флота.
Затем, около полудня семнадцатого февраля, наш наблюдатель с грот-мачты заметил корабль, идущий на нас с северо-запада. Он неуклонно приближался, и Хорас от беспокойства принялся жевать свою шляпу. Северо-запад — как раз то направление, откуда мог появиться капер янки. Хорас прищурился, глядя на наши паруса, и повернулся ко мне.
— Как думаете, мистер, наш корабль понесет еще парусов? — спросил он. Я сделал вид, что осматриваюсь.
— Он понесет брамсели на фоке, гроте и бизани, сэр, — ответил я. Как обычно, Хорас шел под малыми парусами. Это было так на него похоже. Таким образом, ему пришлось бы убирать меньше парусов, если бы разыгралась непогода. По-моему, это была чистая трусость. Да, у него не было огромной команды военного корабля, где по одному слову сотни людей бросаются исполнять приказ. Собственно, после африканской лихорадки у нас осталась лишь горстка настоящих верховых матросов. Но другие торговые шкиперы были посмелее. Посмотрите, как нынче гонят чайные клиперы домой из Китая, имея в команде всего двадцать человек.
Но в тот раз он меня послушал, потому что перепугался, и вот «Беднал Грин» поставил дополнительные паруса и понесся вперед еще быстрее.
— Бросайте лаг, мистер, — велел Хорас. — Посмотрим, сколько она делает.
Это было бессмысленно. Корабль от этого не пошел бы ни на узел быстрее, но это заняло Хораса, так что я свистнул двух юнг и велел одному переворачивать песочные часы, пока другой бросал лаг за корму и держал большую катушку, с которой сбегал лаглинь, пока корабль уходил вперед. Я сосчитал узлы на лаглине, сбегавшем с катушки. Судно шло со скоростью семь с половиной узлов, что было неплохо для торгового судна с тупым носом при сильной зыби.
Если хотите знать мое мнение, «Беднал Грин» был славный кораблик и старался для нас изо всех сил. В конце концов, он не был построен для скорости. Его корпус был почти квадратным в сечении, чтобы вместить максимальный объем груза. Он был хорошим, мореходным судном, но не быстрым. Никто в здравом уме не стал бы состязаться на нем в скорости с новоанглийским судном, с его изящными обводами, мощным рангоутом и глубокими парусами. К несчастью, в тот день мы пытались сделать именно это.
— Семь с половиной узлов, капитан, — доложил я Хорасу, но он и так уже знал. Он стоял у меня за спиной. Он посмотрел на преследующие паруса, теперь видимые и с палубы, и на секунду вынул из рта край своей шляпы.
— Поворачивайте по ветру, мистер, — сказал он. — Будем уходить.
— При всем уважении, капитан, — ответил я, — мы уже идем самым выгодным курсом. Быстрее она не пойдет.
— Может, они не опасны, — сказал он, кивнув на далекие паруса. — Мистер Флетчер, возьмите мою трубу и посмотрите с топа мачты.
Он дал мне свою подзорную трубу, и я полез на салинг грот-мачты.
Вы, конечно, не знаете, что это такое, так что я объясню. Возьмите карандаш и сломайте пополам. Положите обломки рядом на стол, будто это две стороны воображаемого квадрата. Теперь возьмите еще три карандаша и положите их параллельно друг другу, поперек двух обломков, чтобы получилась решетка, а длинные концы целых карандашей торчали по обе стороны от обломков.
Теперь посмотрите на то, что у вас получилось, и мысленно увеличьте это так, чтобы оно было сделано из дубовых брусьев, где длинные — шесть футов в длину и шесть дюймов в толщину. Затем скрепите все это болтами и поместите в ста футах над палубой корабля в открытом море; из решетки торчит топ стеньги, а к стеньге принайтовлена брам-стеньга, возвышающаяся еще на пятнадцать футов. Вот это и есть салинг — штука, на которую я карабкался. Работа, надо сказать, не из легких для человека моей комплекции.
