Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

— Сука! — бросила Кейт.

— Дрянь! — ответила Сара.

И последовал быстрый обмен любезностями, в котором леди Сара с привычной легкостью одержала победу, плавно черпая из необъятных запасов грязи своего богатейшего репертуара. Кейт Бут была поражена и в некотором роде даже просвещена этим опытом. Даже шлюхи и матросы так не ругались.

— Ну вот и все! — сказала леди Сара. — Мы закончили?

Кейт ничего не ответила, но приподнялась на кровати, прикидывая расстояние до Сары Койнвуд. Она незаметно подвинулась ближе, пока та изрыгала проклятия, и решила, что теперь сможет дотянуться.

— А теперь, — сказала леди Сара, — я кое-что вам принесла, моя дорогая Кейт. Это небольшая головоломка, чтобы вас развлечь. Я хочу…

Кейт прыгнула в тот же миг, но Сара Койнвуд оказалась проворнее. Она отскочила за пределы досягаемости, и железное кольцо злобно впилось в лодыжку Кейт, когда цепь натянулась до предела. Кейт тяжело рухнула и растянулась во весь рост на голых досках.

— Ах, вот как? — сказала леди Сара и с усмешкой посмотрела на Кейт сверху вниз. — Слушайте меня, мисс, — сказала она, — я устроила ловушку для вашего мистера Флетчера, и вы в ней — приманка! Но что еще важнее, я хочу, чтобы вы знали: то, что я обещала, будет исполнено в буквальном смысле, придет он за вами или нет. Может, желаете ознакомиться с деталями?

И Сара Койнвуд протянула Кейт Бут копию типографской листовки.

36

Уровень насилия в отношении личности и масштабы преступлений против собственности, столь буднично описываемые далее Флетчером, наряду с подспудным предположением, что силы правопорядка не предпримут никаких попыток вмешаться в совершение этих преступлений, требуют пояснения. Дело в том, что в 1794 году в Лондоне не было полиции в современном понимании этого слова; столичная полицейская служба сэра Роберта Пиля появилась лишь тридцать пять лет спустя, в 1829 году. До тех пор между беспомощным приходским ночным сторожем и железным кулаком армии не было никакой промежуточной инстанции. Всего за четырнадцать лет до событий, описанных в этой главе, в Лондоне произошли печально известные бунты лорда Гордона, со 2 по 9 июня 1780 года. Десятки тысяч людей с преступными намерениями вышли на улицы. Тюрьмы были взломаны, а заключенные выпущены на свободу, дома знати разграблены и подожжены, и ночное небо пылало красным, пока целые районы города уничтожались огнем. Лишь армия, стреляя по людям залпами, словно на поле боя, смогла подавить эти величайшие гражданские беспорядки столетия. Бунты лорда Гордона были необычны лишь своим размахом, в остальном же они были типичны для многих подобных происшествий. Таково было беззаконие того времени. Такова была власть лондонской черни. С.П.

*

Сразу после десяти часов 9 июля, когда небо уже темнело, баркас уверенно шел вниз по реке с пятьюдесятью человеками на борту: я, Сэмми, Тоби и отборное сборище господ, нанятых на ночную работу. Некоторые из них пахли не слишком приятно, и ни один не отличался красотой, но они весело посмеивались и перешептывались, а те, что сидели на веслах, гребли с охотой. Сразу за нами шли еще два баркаса, так же набитые темными фигурами.

Каждый был вооружен, хотя и не более грозным оружием, чем дубина или палица. Тоби на этом особенно настаивал. Он категорически запретил приносить огнестрельное оружие или пики, особенно последние, которые имели явный красный революционный оттенок. Лично я бы выдал всем по мушкету, штыку и шестидесяти патронов, да еще и прихватил бы с собой артиллерийский расчет. Но в ту ночь капитаном был не я. Капитаном был Тоби Боун.

Река была забита стоявшими на якоре торговыми судами, и Собачий остров с его вереницей больших ветряных мельниц проплывал у нас по левому борту, пока мы шли к Гринвичской плесе.

— Заткнулись там! — прошипел Тоби, когда где-то в лодке рассмеялся мужчина.

— Ей-богу! — раздался голос. — Да я и так молчу!

Снова раздался смех.

— Чтоб мне провалиться, Тоби, — тихо сказал Сэмми, — ты уверен насчет этих ирландских язычников?

— Да, — ответил Тоби, — это как раз то, что надо для дела. Эти черти за шиллинг и бутылку джина хоть в пушечное дуло полезут.

— Ага, — сказал Сэмми, — это-то я знаю, но сможешь ли ты удержать этих кровопийц, когда дело будет сделано? — Он указал на массу фигур в темной лодке. — Эти, если дать им волю, весь Лондон нахрен сожгут.

— Сэмми, — сказал Тоби, — я же не учу тебя, как вязать булинь, верно? Так оставь мое ремесло мне!

— Ага, — сказал Сэмми, — но…

— Заткнись, Сэмми! — сказал я. — Ты знаешь, что нужно делать. Кого, по-твоему, мы должны были на это нанять, королевских морпехов?

Тем не менее я протиснулся вперед по лодке и дотянулся до того, кто, как мне показалось, смеялся громче всех. (На самом деле, это не имело значения, в таких случаях годится любой.) Я схватил его за глотку и немного потряс, чтобы у него в горле заклокотало, ибо в переполненной лодке нельзя сбить человека с ног, не рискуя ее перевернуть.

— Заткнись! — сказал я. — Следующий, кто откроет рот без команды, поплывет домой без оплаты!

Это на некоторое время утихомирило болтовню, хотя мне пришлось вытереть руку о бриджи после прикосновения к его сальной шее.

Вскоре мы миновали Дептфорд-Крик, и великолепный фасад Гринвичского госпиталя проплыл у нас по правому борту.

Но мы прошли мимо, ибо в самом Гринвичском морском госпитале и вокруг него было слишком много любопытных глаз, да еще и казенных, чтобы рисковать высадкой на Гринвичской пристани.

Когда Тоби наконец повернул руль и подвел нас к гринвичскому берегу, болтовня в лодке возобновилась. А когда к нам присоединились два других баркаса и на берег сошло более ста пятидесяти человек, половина из которых были ирландцы — рабочие, носильщики портшезов, грузчики и угольщики, — их уже было не остановить.

Внезапно в воздух взметнулись дубины и зажглись факелы от лодочных фонарей. Появилась выпивка, и они начали реветь, петь и украшать свои шляпы белыми лентами, которые им раздал Тоби, чтобы все было как положено — ибо в лондонских уличных боях существовал непреложный принцип: фракции должны узнавать друг друга по цвету лент. Иначе как человеку узнать, кого лупить дубиной?

— Теперь их уже не удержать! — крикнул мне на ухо Тоби. — На самом деле, пора их немного подзадорить!

Глаза Тоби горели от возбуждения, и я видел, что, хотя он и организовал это ночное мероприятие ради меня, оно ни в коем случае не противоречило его собственным склонностям.

— А ну, ребята! — крикнул Тоби, взобравшись на ящик, который прихватил с собой для этой цели. — Мы что, позволим, чтобы адмирала Уильямса убили французы?

— Нет! — взревели они.

— Позволим ли мы проклятым французам править Лондоном?

— Нет!

— Мы что, истинные британцы или проклятые предатели?

— Да! — кричали они, и — Нет! — в зависимости от того, как поняли вопрос (особенно в случае с ирландцами). Но это было неважно. Важен был только шум и азарт начавшейся игры. Они явились за полкроны на брата (огромная сумма) и столько джина, сколько смогут выпить. Причина, как им объяснили, заключалась в том, чтобы спасти адмирала Уильямса от сборища предателей, левеллеров и французских шпионов, которые держали старого героя в плену в его собственном доме. За это они будут драться, о да. За это и за возможность немного пограбить.

И вот мы двинулись, ревя и распевая песни, а большинство братвы уже было пьяно в стельку и потело, с красными рожами в свете факелов.

Клянусь святым Георгием, это было дьявольское зрелище, скажу я вам. Есть в сочетании ночи, факелов и мерной поступи нечто такое, что вскармливает в толпе мужчин глубокие и опасные чувства. Мы двинулись на юг, оставив реку за спиной, пересекли Поля Ванбро, где глупые дураки падали в канавы и вытаскивали друг друга, нашли Мейз-хилл с Гринвичским парком с одной стороны и улицей с домами с другой и направились к дому № 208.