Сны Николая Закусина - Екатерина Соловьёва

Екатерина Соловьева

Сны Николая Закусина

Глава 1. Кто такой Хитлер?

Коля Закусин проснулся с криком. Он тяжело дышал в темноте душной избы, пропахшей квашнёй для теста у печки. Из-за старой занавески уже пробивался серый рассвет, но в сумраке мальчику всё ещё чудился кошмар: кричащий на трибуне дядька в серой форме. Непонятно, что в нём было страшного, кричал он вовсе не на Колю, а что-то о величии страны. Но при одном взгляде на него мороз продирал до костей.

В свои семь лет Коля боялся только одного человека — отчима. Тот больно драл его за ухо, бывало, пинка давал ни за что. Но дядька в кошмаре почему-то был намного страшнее. От него пахло смертью.

— Коля! Коля, ты чего кричал? — мама Зоя сонно ёжась в сумерках, заглянула за занавеску, где на сундуке спал сын.

— Мама… — у Коли почему-то перехватило горло. — А кто такой Хитлер?

— Кто? — переспросила она и вдруг, прислушавшись, обернулась, быстро зашептала. — Выдумщик ты у меня. Опять что-то выдумал. Говорила я тебе, не бегай допоздна, а теперь…

— Зоя! — заорал дурниной отчим из-за занавески. — Опять твой пащенок мне спать не даёт! А ну давай его сюда! Я ему покажу, как кормильца семьи будить!

Отчима Коля хотя и боялся, но больше презирал. Злобный был мужик, да и пьяный всё время. Сразу его возненавидел, как в доме появился. Непонятно, зачем мать его приветила.

Мама Зоя скрылась за занавеской, что-то успокоительно шепча мужу. Тот буркал в ответ что-то злобное и всё порвался встать, скрипя половицами. Наконец вроде всё затихло, но отчим всё же выплюнул напоследок:

— Неча ему тут мой хлеб есть! Чтоб духу его к вечеру здесь не было!

Весь день Коля сидел дома, боялся выйти. Перебирал свои сокровища: деревянную лошадку, игрушечную саблю, подаренную отцом. Вспомнил, что зарыл под забором пару найденных в огороде гильз и чей-то коготь. Откопал и перепрятал на всякий случай.

А к полудню мать сунула Коле узелок с вещами и кусок пирога с черёмухой.

— Ты, Коля, поживи пока у отца, — говорила она, виновато пряча глаза и неловко гладя его по вихрастой макушке. — Георгий, он отойдёт… потом. И вернёшься. Да, сынок? Вон, отец-то, за речкой живёт. Ольга-то, жена его, тебя, поди, не обидит…

Коля смотрел в её серые глаза, точь-в-точь такие же, как и у него, и вдруг почуял, будто земля уходит у него из-под ног. И дом, в котором он вырос, со старой черёмухой в палисаднике, с маленькой кухонькой и цветным куском рубероида во дворе, стал разом таким чужим и незнакомым. Мальчик молча развернулся и пошёл в сторону моста, сглатывая слёзы. Там, за речкой Лаей, был дом отца и его жены.

А в этот дом он больше никогда не вернулся.

На дворе был 1922 год.

Глава 2. Новая жизнь

— Коля! Коля! Папка приехал! — закричала со двора мама Оля.

Коля бросил копать червей для рыбалки на огороде и кинулся бежать по борозде к дому.

Всего за год он стал звать жену отца мамой. Она, мама Оля, и правда, его не обижала. Маленького росточка — отцу по пояс, шустрая, черноглазая, с утра печку топила, чугунок с картошкой ароматной доставала. Ещё пирогами с ревенем справно кормила да шаньгами. Когда Коля уснуть не мог на новом месте, всё гладила его по голове, а другой рукой — себя по беременному животу и тихо-тихо колыбельную напевала. Мама Оля вообще всегда руку на животе держала, будто защитить ребёнка пыталась. Коля как-то спросил об этом тайком у отца. А тот весь помрачнел, сел на завалинке и самокрутку достал. Задымил, надвинул кепку пониже, чтоб глаз видно не было, и заговорил негромко.

— Ты, Колька, большой уже, тебе можно знать. Слыхал, поди, что я в Красных Орлах воевал?

Коля кивнул.

— Ну вот. А до того, как пойти с Красной Армией воевать, я в партизанском отряде был. В восемнадцатом году летом захватили нашу Лаю беляки. Пришлось нам, значит, тогда отступить с позиций, спрятаться. А беляки-то, Колька, звери же. Они давай по домам стучать: кто тут красных прячет. Стреляли сразу, без разбору всех, кто за наших. И какая-то сволота на маму Олю нашу показала. Мол, жена партизана. Ну беляки схватили её и повели убивать…

Он помолчал, затянувшись так сильно, что из ноздрей пошёл синий папиросный дым. Потом хрипло договорил:

— А она «тяжёлая» была, вот как сейчас. Вот-вот родит. Кто-то, видать, вступился тогда за неё. Да поздно. Братик твой не выжил. Схоронили мы его. Там, на нашем кладбище. На кержацком.

— Вот гады! — от души припечатал тогда Коля. — Поганые беляки!..

Отец тяжело вздохнул и раздавил докуренную папиросу о подошву сапога.

А сейчас он, в кепке и жёлтой рубахе, уже въезжал во двор на телеге. Каждый его приезд был праздником: всё время он что-то вкусное привозил. То сахарную голову здоровенную, то сыр, то мёд. А бывало, инструмент новый или ткани отрез.

Мама Оля уже обнимала его и Коля тоже повис на отце — высоком, как каланча.

Отец Иван широко улыбнулся.

— Ну что, семья… в город к осени поедем. В Нижний Тагил. Там уже наш дом достроят. И школа новая там строится. И там всем учиться можно будет. Не как в здешней — только детям заводских… А тебя, Колька, учить надо! Чтобы в люди вышел! — отец одобрительно потрепал сына по вихрастой, неровно стриженой макушке. — Да и нам с мамой Олей полегче будет…

А это было летом 1924 года.

Глава 3. Саботажник

На улице Жилкооперации в новеньком бревенчатом доме, ещё пахнущем сосной, в квартире на втором этаже плакали трое: мама Оля, её восьмилетняя дочка Галинка и шестилетний сын Серёжка.

— Забрали, забрали нашего папку! И не отдают! — причитала Галинка.

Мама Оля молчала, только гладила её по волосам, заплетённым в тёмные тугие косы. Прижав к себе сына, гладила его по растрёпанным прядям. Под застиранным передником она прятала круглый беременный живот.

— Сегодня к нему ходила, молока и пирог передала, — негромко говорила она. — Передачу-то забрали, а к Ване так и не пустили. Саботажник он у тебя, говорят.

— Три месяца уже прошло… — звеняще проговорил семнадцатилетний Коля Закусин, откинув со лба густую тёмную прядь. — И ничего не говорят. За