Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

Я обвел взглядом аудиторию. Глаза у ребят горели.

— Товарищи! Хватит спорить о тряпках! Давайте делать дело! Давайте докажем, что комсомол Бауманки — это не говорильня, а настоящий штаб технической революции! Дадим стране советский станок!

Когда я закончил, зал взорвался аплодисментами. Ребята вскакивали с мест, кричали: «Правильно!», «Даешь советский станок!». Казалось, еще мгновение — и они все, как один, ринутся в мастерские, чтобы начать строить новую индустриальную эпоху.

Я сошел с трибуны, уверенный в успехе. Теперь слово было за секретарем ячейки. Я ждал, что он сейчас подхватит этот порыв, поддержит, призовет к действию.

Сергей Аркадьевич не спеша вышел на трибуну. Лицо его… не обещало ничего доброго.

— Товарищи, — начал он своим ровным, спокойным голосом. — Предложение товарища Брежнева, безусловно, очень интересное. И, я бы сказал, идейно выдержанное. Стремление помочь стране, укрепить ее промышленную мощь — это то, что отличает настоящего комсомольца.

Он сделал паузу, обводя зал взглядом.

— Но, — продолжил он, и в его голосе появились нотки сомнения, — мы не должны поддаваться эмоциям. Мы должны подходить к любому делу по-большевистски. То есть, взвешенно, расчетливо и политически правильно.

Я насторожился.

— Идея создать свое конструкторское бюро — это, конечно, прекрасно. Но давайте посмотрим правде в глаза. Кто будет этим заниматься? Наши профессора? Но они и так загружены лекциями, научной работой. У них нет времени на ваши… эксперименты. Студенты? Но главная задача студентов — учиться! Грызть гранит науки! А не отвлекаться на посторонние дела. Строить станки — это дело рабочих, дело заводов. А наше дело — стать грамотными инженерами, чтобы потом прийти на эти заводы и руководить. Опять же, вот это предложение — копировать импортные станки. Ну вот разберем мы оборудование наших мастерских — а на чем же мы, товарищи, учиться будем? Да и сможем ли обратно собрать то, что разобрали?

В зале раздались скептические смешки.

— Так что, товарищи, — продолжал Ланской, — я думаю, нам не стоит торопиться. Идею товарища Брежнева нужно изучить, обдумать, согласовать…

Он говорил еще долго. Говорил правильные, казенные слова о необходимости учиться, о планах, об отчетности. И я видел, как постепенно гаснет энтузиазм в глазах ребят, а их горячий порыв тонет, увязает в этом липком, бюрократическом болоте.

Когда собрание закончилось, я был в полном недоумении. Что это было? Почему он так холодно, так формально отнесся к идее, которая вызвала такой живой отклик у всех остальных?

— Слушай, Вась, — спросил я своего соседа, когда мы вместе шли по коридору из аудитории в сторону общежития. — Я что-то не пойму нашего секретаря. Идея-то, вроде, хорошая, все загорелись. А он ее, по сути, «замылил». Почему?

Василий покосился на меня, усмехнулся.

— Эх, Леня, Леня. Провинция ты, хоть и с головой. Аппаратных игр не понимаешь!

— Каких еще игр?

— А таких, — он понизил голос. — Ты думаешь, ему твоя идея не понравилась? Не-ет! Понравились, еще как. Зато ему не понравился ты.

— Я? — удивился я. — Чем же?

— А тем, что ты его подсиживаешь, — просто ответил Василий.

— Как это — «подсиживаю»⁈

— А вот так. Ты кто такой? Приехал из Харькова, с блестящей характеристикой, с путевкой из ЦК. Сразу старостой стал. В Харькове был секретарем всего института. Опять же, вышку эту свою затеял, на весь Союз тогда прогремел. Теперь вот — приехал, без году неделя, и вот, со станками лезешь. Понимаешь, что получается? Ты отбираешь у него инициативу, становишься самым заметным, самым активным комсомольцем на факультете. А Сергей, он хоть и парень неплохой, но своего не упустит! Ну и, понятно, опасается — а ну как на следующих выборах ячейка выберет не его, а тебя! Вот и тормозит все твои начинания, чтобы ты, значит, не слишком-то высовывался. Понял теперь?

Разумеется, я все понял еще до того, как он договорил. Нда, блин… Люди как люди, только квартирный вопрос испортил их! Разный народ живет в СССР — и бессребреники — энтузиасты, и вот такие вот, мещане от комсомола. Вот гадство!

— Ну и что же мне теперь делать? — спросил я.

— А ничего, — пожал плечами Василий. — Ждать. Или… бороться теми же методами. Но учти, аппаратная борьба — дело такое… Грязное.

Значит, вот как. Я снова столкнулся с проявлением той самой подковерной грызни, но уже на более низовом и даже личном уровне. И я понял, что мой путь наверх будет еще сложнее, чем я думал.

Но злость быстро сменилась холодным расчетом. Если я знаю, чего он боится, значит, я знаю, как с ним бороться. И в данном случае, возможно, нет смысла идти напролом. Ведь позиция секретаря комсомольской ячейки факультета меня не интересует — я вообще надеюсь скоро вступить в партию.

Я развернулся и, не заходя в общежитие, пошел обратно в институт, в комитет комсомола. Сергей все еще был там, разбирал какие-то бумаги.

— Товарищ секретарь, — сказал я, входя в кабинет. — Прости, что отрываю. Я совсем забыл тебе сказать одну важную вещь.

Он поднял на меня свои настороженные глаза.

— Какую еще вещь?

— Да вот, — я постарался придать своему лицу самое невинное выражение. — Меня тут в парткоме училища, приметили. Теперь я — кандидат в члены ВКП (б).

Я видел, как изменилось его лицо. Напряжение спало, в глазах мелькнуло удивление, а потом — плохо скрываемое облегчение.

— Серьезно? — переспросил он. — Ну, это… это здорово. Поздравляю!

— Спасибо, — кивнул я. — Но ты не думай, я от комсомольской работы не отлыниваю. Любые поручения выполнять готов. Но только, сам понимаешь, чтобы они не шли вразрез с делами партийными. У меня теперь, так сказать, двойная нагрузка.

Ланской еле сдерживал радостную улыбку. Я попал в самую точку. Если я поступаю в партию, значит, нацелился делать карьеру там. С моим-то напором! И получается, на его кресло секретаря комсомольской ячейки я претендовать уже не буду — это совершенно разные епархии. Он мог спать спокойно.

— Да, да, конечно, понимаю, — закивал он. — Партийная работа — это главное.

— Вот и я о том же, — вздохнул я, делая