Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Странное место, — он поморщился. — Вроде бы церковь, но почему-то нет ни икон, ни алтаря.

— Коммунисты же придерживаются атеизма, — усмехнулась я. — Во времена революции церкви или разрушали, или переделывали под нужды новой власти.

— А куда делись священники? — бедняга явно не понимал, как можно вот так лихо расправиться с христианскими святынями.

— Кого расстреляли, кого отправили в ссылки.

Они там в Германии вообще не в курсе, что происходит в соседних странах? Хотя о чём это я, если они все через одного верят, что агрессоры именно мы.

— Так что вполне возможно, в старой церкви водится парочка привидений.

— Не будь ребёнком, Рени, — скептически улыбнулся он. — Кто сейчас верит в привидения?

Ну, не знаю. После того, как я очутилась здесь, хочешь-не хочешь, начнёшь верить и в призраков, и в бермудский треугольник, и в обмен телами и прочую чертовщину.

— А что насчёт новых соседей? — глядя на их командира, не удивлюсь, если они окажутся полными отморозками.

— Нормально, — уклончиво ответил Фридхельм. — Кое с кем из наших они нашли общий язык, а я, ты знаешь, в свободное время всегда предпочту книгу.

Знаю, и с точки зрения типичных солдафонов это не самое нормальное занятие для бойца. Но не спрашивать же в лоб: «Малыш, тебя там не обижают злые мальчишки?»

— Будь добр найти время и зайти ко мне, — а вот и наш цербер.— Есть разговор.

Вот так значит — ни здрасьте, ни до свидания, наехал и гордо удалился в штаб. Эх, Вилли, косячит и не кается. Если он думает наладить отношения с братом, то явно стоит хотя бы сменить этот командирский тон. Перехватив расстроенный взгляд Фридхельма, я не сдержала смешок:

— Кажется, непогрешимый Вильгельм Винтер ступил на скользкую дорожку. Сочинил для Штейнбреннера историю не хуже моих.

— Интересно, — синеглазка недоверчиво усмехнулся.

— Похоже, он слегка подкорректировал мою биографию, — пояснила я.

— Всё правильно, — кивнул он. — Я тоже считаю, что незачем особо распространяться о том, что у тебя русские предки.

— Мне казалось, он просто не умеет врать.

— Не умеет и не любит, — согласился Фридхельм. — Да и я тоже предпочитаю правду, но иногда ложь — вынужденная необходимость.

— Кому как не мне это знать, — пробормотала я.

— Винтер, нам пора возвращаться, — прокричали из машины.

— Я постараюсь приехать ещё, — его губы торопливо мазнули меня по щеке.

Хотелось бы ещё хоть раз увидеть его перед тем, как я всё-таки решусь на побег. Ну, а пока что вернёмся к нашим баранам. То бишь господам офицерам. Винтер и Штейнбреннер уже вовсю уплетали суп. Штурмбаннфюрер гостеприимно кивнул:

— Присаживайтесь, фройляйн Майер. Я конечно понимаю, что у молодёжи в голове сплошная романтика, но не стоит забывать о прописанных правилах.

— Простите, герр штурмбаннфюрер, — я покаянно улыбнулась и уселась рядом, подвинув ближе тарелку.

Небось корона померкла самому сервировать обед. Обычно этим занималась я и грязной посудой, кстати, тоже.

— Я тоже считаю, что нечего на фронте отвлекаться на романтическую чушь, — поддакнул Вилли, выразительно глядя на меня.

— Ну, не стоит быть столь суровым, — с видом доброго дядюшки продолжал разглагольствовать Штейнбреннер. — Вполне естественно, что молодая девушка может поддаться чувствам. Главное — соблюдать приличия. Вы знали, что наш фюрер, чтобы поддержать институт семьи, разрешил для фронтовиков даже заочные браки? Я думаю, если всё зайдёт достаточно серьёзно, вы как командир уполномочены провести церемонию бракосочетания.

— О, как интересно, — я расплылась в лучезарной улыбке. — Расскажите поподробнее, герр Штейнбреннер.

Естественно свадьба в окопах было последним, о чём я думала здесь, но почему бы не подразнить Вилли? Он, бедный, аж супом поперхнулся, Штейнбреннер ведь и не подозревал о шексипировских страстях вокруг меня. Может, не стоит его всё-таки доводить до мысли реально избавиться от меня? Хотя это вряд ли. Максимум на что он способен — это кидать в мою сторону взгляды хомяка, у которого сломалось любимое колёсико. Слишком он правильный, чтобы подставить или физически как-либо расправиться с девушкой.

* * *

В штабе я засиделась допоздна и, несмотря на холод, решила немного пройтись. Хотя конечно променад по оккупированной территории то ещё «удовольствие». Если днем ещё было более-менее оживлённо, то сейчас деревня как вымерла. Во многих избах даже свет не горит. Услышав немецкую речь, я машинально поискала глазами говорившего. По-моему, часовой прессует кого-то из местных. Я подошла ближе, может, нужно помочь с переводом. Хм-м, что-то до боли знакома мне эта картина. Перепуганная девушка неловко бормотала бессмысленные оправдания:

— Простите… Я на минуточку вышла…

— Глупая баба, иди в дом, — вроде положенный выговор, но как-то слабовато он ругается.

Я присмотрелась. Парень совсем ещё мальчишка, даже наверное усы ещё не бреет и смотрит на неё слишком уж мягко, а она, кстати, хорошенькая, и по возрасту не совсем уж девчонка. Смотрит на него так умоляюще, продолжая оправдываться:

— Я больше не буду…

— Иди, не задерживайся, — говорит строго, а сам чуть ли не глазки ей строит.

Поневоле задумаешься — а что вообще происходит? Ну, допустим он ещё не заматерелый вояка, пожалел её наказывать, но она? Она должна не улыбаться ему, а шуровать быстрее в дом. Нет же, подбежала ближе, чуть ли не ручки ему гладит:

— Спасибо… У меня дома детки и муж спят…

Ну, точно ведёт себя как Олеська, когда пыталась заговорить мне зубы. Самое смешное, что оба же ни хренасеньки не понимают. Заметив меня, девушка быстро шмыгнула в дом, а парень, присмотревшись, улыбнулся:

— Вы и есть загадочная фройляйн, о которой все говорят в нашей казарме?

— Видимо, да, — интересно, что же они там обо мне говорят?

— Я Конрад, — Господи, да он стесняшка ещё почище Фридхельма, чуть ли не покраснел, а всё туда же. — Разрешите вас проводить? Уже ведь поздно.

Ну, пойдём, благо мне идти недалеко.

— Мне рассказывали, что зимы в СССР очень холодные, но я не представлял себе насколько.

Вот это подкат я понимаю — ныть о погоде. Зачётно, мальчик.

—