Моя чужая новая жизнь - Anestezya
* * *
Можно сколько угодно смотреть и читать о войне, но самые жуткие вещи всегда остаются за кадром. Даже несмотря на то, что я знала, на что способны немцы, оказалось абсолютно не готова воочию увидеть по-настоящему жуткие казни. Тот день поначалу не отличался от остальных. Винтер потащил меня в соседнее село провести профилактическую беседу с населением. Я заподозрила неладное ещё когда заметила знакомую эсэсманскую форму. Интересно, о чём это Вильгельм шушукался с Конрадом.
— Что-то случилось? — невинно спросила я, подловив мальчишку возле машины.
— У нас появились новые данные о партизанах, — как-то напряжённо улыбнулся он. — Местные сами выдают предателей.
Это могло означать только одно — они перехватили кого-то, и даже не хочу представлять, что сейчас делают с этим парнем или девушкой.
Когда мы, не доехав до Ершово, свернули в сторону церкви, я окончательно убедилась, что очередная крипота не за горами. Засунув гордость подальше, я попробовала убедить Винтера, что мне там явно нечего делать. Я готова была отсидеться в машине, идти в деревню пешком, что угодно. Только бы не видеть, как они расстреляют или повесят кого-то из наших. Скорее всего попалась та девушка, к которой бегал Конрад. Хотя возможно я и ошибаюсь, но в любом случае я не хочу смотреть на казнь. Вилли же как всегда упёрся рогом, мол моя работа быть там где прикажут, и одну пешком он меня отпустить не может, и вообще мы якобы ненадолго. Короче нашёл сотни причин, а попросту не захотел со мной возиться. Действительно, с чего бы ему щадить мои чувства? Возможно он и подозревал, что мне не по душе торчать на фронте, но пока не доказано обратное, я преданная Германии и фюреру фройляйн, готовая всегда и везде выполнять свой долг. Отсидеться в машине тоже не вышло. Штейнбреннер лично встретил нас у порога, и качать права, что я никуда не пойду, было бы мягко говоря странно.
Я считала, что достаточно повидала жести с начала войны, но оказалось, что нет. Эту девушку не расстреляли и не повесили. Её просто сожгли заживо. Причём далеко не сразу. Ублюдки хорошенько повеселились. Гоняли её по двору, попеременно паля из огнемётов. Винтер правда сразу предложил её «просто расстрелять», на что штурмбаннфюрер заявил, что это показательное выступление, чтобы местные усвоили урок. Я действительно заметила двух мужчин и женщину из деревни. Они в ужасе смотрели, как несчастная девушка мечется, пытаясь ускользнуть от струй огня. Я отвела глаза, не в силах смотреть на её искажённое страхом лицо. Смысла правда в этом не было ровно никакого или надо было ещё закрывать и уши. Этот дикий крик ещё долго будет звучать у меня в голове:
— Будьте вы все прокляты, и дети ваши, и их дети тоже!
Винтер и Штейнбреннер взирали на этот кошмар с истинно арийским спокойствием — как всегда ни единой эмоции на чугунных рожах. На остальных я даже не смотрела — мне хватило дебильного смеха и весёлых выкриков солдат Штейнбреннера. Я понимала, что рано или поздно им это надоест, и они её подожгут, и боялась даже представить, каково это гореть заживо. Можно сколько угодно потом говорить себе, что я ничего не могла сделать, но на душе от этого легче не будет. Знакомое чувство адреналиновой волны снова пульсировало в висках. Я конечно плохой стрелок, но она довольно близко. Если целиться в голову, то у меня есть шанс попасть с первого выстрела. Я покосилась на Штейнбреннера — вряд ли он сходу решит, что я покрываю партизан. В конце концов я опять могу съехать, что я девица с нежной психикой и просто не могу смотреть на такие ужасы. Русская ведь убита — в чём проблема? Но опять же снова возьму грех на душу. Хотя в данном случае это будет спасение, а не убийство. Я потихоньку расстегнула ольстру, покосилась снова на Винтера и остальных. Ну, правильно, чего им на меня пялиться, все смотрят как мучается «подлая партизанка». Так, пистолет я почти достала, нужно снять с предохранителя затвор…
— Ты что творишь, идиотка? — Винтер резко сгрёб меня в охапку и с такой силой сдавил запястье, что ещё чуть-чуть, и кости бы захрустели.
Я позволила ему перехватить пистолет, понимая, что моя спасительная миссия провалена. Истошный женский крик оборвала пулемётная очередь.
— Что такое? — тут же среагировал Штейнбреннер.
— Это зрелище не для молодой девушки, — с плохо скрытой злостью ответил Вилли, продолжая удерживать меня. — Она сейчас в обморок упадёт.
У девушки всё же нашёлся «спаситель» — оказывается, её застрелил Конрад. По-моему, ему это сойдёт с рук. Во всяком случае ничего, кроме подъёбок, мол, у него слабые нервы и слишком тонкая душевная организация, я не услышала. Он правда чуть ли не в истерике бился, а я в шоке поняла, что из всей этой толпы только один осмелился сломать систему. В лучшем случае солдаты смотрели на эту казнь без всякого удовольствия, а некоторые так вообще словили извращённый кайф и скорее всего мучили девушку и перед этим на допросе.
Я боялась оборачиваться — судя по жуткому запаху, ублюдки всё-таки её подожгли. Конрад застрелил её буквально в последний момент. Удушливый дым, казалось, пропитывал насквозь, тошнота липкой волной поднималась изнутри. Если я так и буду стоять, меня вот-вот вывернет прямо на Винтера.
— Пусти, — я рванулась, хотя может и не надо было себя сдерживать.
Может, в следующий раз дважды подумает, прежде чем тащить девиц на такие мероприятия. Едва успев добежать до ближайшей стены, я согнулась, чувствуя, как судорожно сокращается практически пустой желудок. Было бы ещё чем блевать. Я с утра держалась на чашке кофе и бутерброде. Сплюнув горькую вязкую слюну, я подбито сползла вниз по стене в истоптанный снег. Кровь тяжело, словно отбойный молоток, пульсировала в висках.
— Пойдём…
