Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов
Я сделал паузу. Надеюсь эта картина укореняется в его воображении.
— Мое служение — в создании «дальнозоркой трубки». Инструмента, который позволит нашему меткому стрелку видеть одну-единственную, самую важную цель. Будь то канонир у орудия, барабанщик, задающий темп атаки, или знаменосец, чье знамя — душа полка. Мы перестанем стрелять по площадям. Мы будем вырезать из вражеского войска ключевые нити, и вся их ткань расползется. Это будет хирургия, а не бойня. Один точный выстрел, сеющий суеверный ужас и спасающий сотни наших солдат. Вот в чем я вижу истинную службу точности, Ваше Величество.
Я замолчал, намеренно указывая его титулование.
Он стоял неподвижно. Секунда. Другая. Целая вечность, пока в камине с треском не упало прогоревшее полено.
— Любопытная идея, — произнес он, в голосе прорезался интерес. — Очень любопытная. И очень дорогая. Государству нужны не фантазии, а результаты. У вас есть один долг перед казной — машина для защиты ассигнаций.
Он подошел вплотную.
— Сделайте ее. Докажите, что ваш ум способен не только рождать идеи, но и воплощать их в металле. И когда первая ассигнация с новым, не подделываемым узором ляжет мне на стол, мы вернемся к разговору о вашей «дальнозоркой трубке». И тогда казна не поскупится, чтобы вооружить этой «хирургией» нашу армию.
О как, получилось. Император не купился на красивые слова. Он поставил условие.
Не проронив больше ни слова, он развернулся и так же беззвучно вышел из кабинета, оставив меня одного.
Воздух в комнате вдруг стал разреженным. Судорожно втянув воздух, я понял, что все это время не дышал.
Кажется, эту ночь я запомню навсегда.
Спускаясь по лестнице, я слышал только эхо шагов в опустевшей голове. Тело стало свинцовым, разум — выжженным дотла. Разговор в кабинете вытянул все силы, оставив пустоту. Внизу еще играла тихая музыка, но праздник умирал: гости, кутаясь в меха, разъезжались, и зал постепенно пустел, обнажая свою позолоченную, холодную суть.
Из полумрака возникла мадам Элен. Подойдя ко мне, она странно на меня посмотрела.
— Вы устали, мастер, — тихо сказала девушка. — Битвы ума изматывают сильнее, чем битвы на шпагах. Пойдемте. Вам нужно отдохнуть.
Она взяла меня под руку. Ее прикосновение было легким, почти невесомым. Сопротивляться не хотелось. Она повела в боковую анфиладу, в свои личные покои.
Здесь все было иначе. Показная роскошь исчезла, уступив место почти аскетичному вкусу: стены, обитые светло-серым шелком, простая мебель из темного дерева, несколько акварелей в тонких рамах. Ничего лишнего. Только в углу, на столике, стояла ваза с живой, цветущей орхидеей — невероятная диковинка для морозного Петербурга. Комната походила на свою хозяйку — безупречная, строгая, таящая скрытую, экзотическую жизнь.
Она указала мне на глубокое кресло у камина, где весело потрескивали поленья.
— Садитесь.
Сама же подошла к шкафу, достала графин с темно-рубиновой жидкостью и два тонких бокала.
А потом она подошла сзади и осторожно, двумя пальцами, сняла с моей головы проклятый парик, тяжелый, как чугунный шлем. Я вздрогнул. Ее прохладные пальцы коснулись моих волос, взъерошив их, возвращая к жизни — невероятно интимный жест.
— Так лучше, — прошептала она. — Вся эта мишура… она так утомляет.
Напряжение, скручивавшее мышцы в тугой узел, начало медленно отступать. Она села в кресло напротив, подогнув под себя ноги. В отблесках пламени ее лицо казалось мягче, моложе; холодная королева исчезла, уступив место просто красивой, немного усталой женщине.
— Расскажите мне о камнях, — попросила она без капли притворства. — Не о цене. О душе. Я слышала, вы видите их насквозь. Это правда?
Она так любопытно придвинула голову, что я не удержался и заговорил. Вино развязало язык, а ее искренний интерес — душу. Я говорил об игре света в алмазе, о том, что каждая грань — ловушка для луча, заставляющая его метаться внутри, прежде чем вырваться наружу ослепительной вспышкой. О «шелковых» нитях рутила в сапфире, что создают эффект астеризма, зажигая на поверхности камня живую звезду. О хрупкости изумруда, о его внутреннем саде — «жардене», который нельзя трогать маслом, чтобы не убить его нежный, туманный блеск.
Она слушала затаив дыхание, в ее глазах отражался огонь камина. Она задавала вопросы. Впервые за эти месяцы я говорил с кем-то так свободно. Передо мной сидела родственная душа — еще один фанатичный ценитель абсолютного, бескомпромиссного совершенства. Усталость и напряжение окончательно отступили, уступив место тихому, умиротворяющему теплу.
— Вам пора спать, — сказала она наконец, когда поленья в камине превратились в груду тлеющих углей. — Вы едва держитесь на ногах.
Она провела меня в небольшую спальню, примыкавшую к кабинету. Там была широкая кровать под простым темным покрывалом и открытое в морозную ночь окно, затянутое тонкой кисеей.
Я лег, не раздеваясь, прямо поверх покрывала. Она присела на край кровати. Элен провела прохладными пальцами по моим волосам.
Она была похожа на редчайший камень. Днем, при холодном свете интриг и власти, она была безупречной, зелено-стальной, непроницаемой. Но сейчас, в теплом, интимном полумраке камина, в ней проступили иные, скрытые тона — теплые, винно-красные, живые. Я видел идеальную «огранку» и ее внутреннюю жизнь — крошечные, едва заметные «включения», которые не были дефектами, а лишь доказывали ее природное происхождение.
Она наклонилась, и ее губы коснулись моих. Это было прикосновение ювелира к только что найденному самородку — осторожное, благоговейное, полное любопытства. Я ответил. Ее кожа была идеальной полировки, как у кабошона из лунного камня, с едва заметной, прохладной иризацией. Ее руки, скользнувшие по моей шее, двигались точно и легко, как штихель, снимающий тончайшую стружку с золота.
В эту ночь я изучал ее, как самый сложный и прекрасный кристалл, пытаясь разгадать его тайну. И чем глубже я погружался, тем яснее понимал, что ее холодная внешняя оболочка — защитный слой, скрывающий под собой живой, трепетный, внутренний огонь.
Ювелир, наконец-то, обрел физическое спокойствие.
Глава 6
Январь 1808 года
Сначала была тяжесть шелкового одеяла на теле и прохлада тонких простыней под щекой. Не звук, не свет — чистое ощущение. Открыв глаза, я утонул в жемчужном полумраке незнакомой
