Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

Она посмотрела на меня так просто, так по-дружески, без всякой надежды, без всякого упрека, что я не смог ей отказать.

— Пойдем, — сказал я.

И мы пошли рядом, почти касаясь друг друга руками. Она молчала, и я тоже не находил слов. Вскоре мы дошли до небольшого деревянного домика, вросшего в землю, с покосившимся крыльцом.

Комната Лиды оказалась крохотной каморкой у лестницы. Обстановка оказалась более чем скромная: железная кровать с панцирной сеткой, маленький, выкрашенный белой краской, столик, пара стульев и этажерка с книгами. Но здесь было на удивление чисто, уютно и, главное, тихо.

— Проходи, не стесняйся, — сказала она, зажигая керосиновую лампу. — У меня тут, конечно, не хоромы.

Она поставила на стол старенький, видавший виды примус, накачала его, и вскоре он загудел ровным, успокаивающим гулом. Мы пили горячий, душистый чай, заваренный прямо в жестяном чайнике, с настоящим сахаром, который был сейчас в Харькове почти роскошью. Говорили о пустяках: об учебе, о Москве, о наших общих знакомых в Каменском. Но за этими простыми словами висело напряжение, недосказанность.

— Ну, мне, наверное, пора, — сказал я, когда чай был допит. — Спасибо за гостеприимство, Лида. Пойду, я к ребятам в общежитие!

— Не уходи, — сказала она тихо, не поднимая глаз от своей чашки.

— Но, Лида, это же… неудобно, — пробормотал я. — Где я здесь лягу?

Она подняла на меня свой серьезный, по-взрослому решительный взгляд.

— Знаешь, Леня, я много думала после твоего отъезда. Думала, что все это — глупости, детская влюбленность. Пыталась тебя забыть. А потом… потом ты снова появился. Здесь. В Харькове. Как будто из ниоткуда. Может быть, это не просто так? Может, это судьба?

— Лида, я…

— Не говори ничего, — перебила она. — Я все понимаю. Ты уезжаешь, у тебя своя жизнь. Я не прошу от тебя ничего. Просто… останься. На одну ночь.

Она говорила это так просто, так искренне, что у меня не нашлось сил ей отказать. Я кивнул.

Неловкость вернулась, когда пришло время ложиться спать. Кровать в комнате была одна. Узкая, полуторная. Я огляделся в поисках какого-нибудь старого матраса или хотя бы одеяла, чтобы бросить на пол. Но ничего не было.

— Я, наверное, здесь, на стульях, как-нибудь примощусь, — сказал я, пытаясь разрядить обстановку.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнули смешинки.

— Не выдумывай. У меня и стульев-то столько нет. Ты вон какой высокий! Уместимся вместе.

— Вместе? — опешил я.

— Не бойся, — усмехнулась она, — приставать не буду. Даю честное комсомольское слово!

С этими словами она погасила лампу. Я, чувствуя себя полным идиотом, разделся до белья и осторожно лег на самый краешек кровати. Она легла рядом, отвернувшись к стене.

Полночи мы не спали. Оба. Она — от смущения, я это чувствовал по ее напряженной спине, по тому, как она старалась дышать ровно. А я… я лежал, как на иголках, и боролся с собственным телом, которое, наплевав на все мои рассуждения о карьере и высоких целях, реагировало на близость молодой, красивой девушки самым понятным и предсказуемым образом. Я проклинал все на свете: и этот узкий матрас, и эту неловкую ситуацию, и свои собственные, неуместные желания.

Чтобы не упасть с кровати, нам пришлось придвинуться друг к другу. Я чувствовал тепло ее тела, запах ее волос, и это было сладкой пыткой. Но я не позволил себе ни одного лишнего движения.

Заснуть мне удалось только под утро, когда за окном начало светать.

А утром, когда я, неловко одеваясь, собирался уходить, она села на кровати, обхватив колени руками.

— Леня, — сказала она тихо, но твердо.

— Да?

— Ты только дождись меня, — она посмотрела на меня своим серьезным, прямым взглядом. — Я закончу здесь учебу и обязательно приеду к тебе. В Москву.

Я ничего не ответил. Просто кивнул и вышел за дверь. Но теперь я знал, что от этой девушки, от этой ее тихой, упрямой решимости мне так просто не отделаться. И я не был уверен, что хочу этого.

* * *

Я вернулся в Москву другим человеком. Успешные переговоры с руководством ХПЗ, первый настоящий контракт для нашего студенческого КБ — все это придало мне и уверенности, и «веса». Когда я пришел в комитет комсомола и положил на стол Ланского официальный договор с ХПЗ, тот долго смотрел на бумагу, на гербовые печати, на размашистую подпись «красного директора», и на его лице было написано такое удивление, что я едва смог сдержать усмешку.

— Договор… — пробормотал он. — С Харьковским паровозостроительным…

— Настоящий, Сергей Аркадьевич, — кивнул я. — На опытную партию. Десять шлифмашинок и пять сварочных аппаратов. С предоплатой!

Ланской молчал. Он, видимо, понял, что его отмахнуться от моей идеи, возможно «забюрократизировать» ее, не получится. Я привез не просто обещания, а реальные деньги и реальный заказ от одного из крупнейших заводов страны. Это был несомненный успех, а с успехом спорить невозможно.

Отношение ко мне в училище кардинально изменилось. Студенты, что раньше смотрели на меня с недоверием или насмешкой, теперь подходили, жали руку, знакомились, расспрашивали о планах работы СКБ, спрашивали совета. Даже профессора старой закалки, встречая меня в коридоре, уважительно кивали. Я на деле доказал, что мои слова не расходятся с делами.

Наше конструкторское бюро, которое теперь гордо именовалось «Студенческое КБ средств малой механизации при МВТУ», заработало на полную мощь. Ребята, мои товарищи, горели энтузиазмом. Они чертили, рассчитывали, спорили до хрипоты. В наших учебно-опытных мастерских до поздней ночи горел свет, шваркали напильники и стучали молотки.

Конечно, Ланской пытался волокитить и гадить везде где только мог. Но я нашел решение, чтобы сильно подсократить его возможности: создать Совет Конструкторского Бюро'.

— Отчего у нас все решает руководство? Давайте важнейшие вопросы развития нашего Бюро ставить на общее обсуждение! — предложил я.

Предложение было с восторгом принято. Теперь я мог проводить нужные решения через Совет КБ, минуя Ланскова. Понятно, его любви мне это не прибавило.

Да и хрен с ним.

Справившись с этим вопросом, я вспомнил и разговор с Бочаровым, что на базе наших мастерских мы сможем сделать только опытные образцы. Для серийного производства нужны были другие мощности, другая культура производства. Нам нужна