Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд

Я вроде бы прошел по лезвию ножа и остался цел. Но почему-то на душе у меня было не радостно, а тревожно.

Я вернулся в Харьков в каком-то странном, лихорадочном возбуждении. Ощущая себя так, словно заглянул в работающий механизм огромной, безжалостной машины и чудом не попал в ее шестерни.

Первым, кто встретил меня на вокзале, был Павел.

— Ну что, Ленька? Как съездил? — спросил он, с тревогой и любопытством заглядывая мне в глаза. — Что там, в ЦК, сказали? Разнос устроили за наше письмо?

— Да нет, — я постарался изобразить на лице беззаботную усмешку. — Поговорили. По-деловому.

— И что? Будут какие-то решения по украинизации? Отменят этот идиотизм с делопроизводством? — не унимался он.

— Сказали, что мои мысли были услышаны, — уклончиво ответил я. — А большего, сам понимаешь, мне не доложили. Не мой уровень.

На следующий день меня вызвали в горком. Первый секретарь принял меня в своем кабинете.

— Ну, докладывай, Брежнев, — сказал он, не предлагая сесть. — Как встреча?

Вкратце я рассказал, что был принят лично товарищем Сталиным, что он с пониманием отнесся к нашим опасениям, назвал наши предложения «своевременными» и обещал обсудить их в ЦК. Я, разумеется, опустил все неприятные моменты и угрожающие нотки в голосе генсека.

Секретарь слушал, и его суровое лицо постепенно смягчалось. Тот факт, что меня, простого комсомольского секретаря из Харькова, принял сам Сталин, произвел на него огромное впечатление.

— Вот как, — сказал он, когда я закончил. — Значит, сам… Иосиф Виссарионович… Это серьезно.

— Да, — скромно кивнул я. — И еще, товарищ Сталин сказал, что, возможно, скоро я понадоблюсь в Москве. Приказал готовиться к переводу!

При этих словах в глазах секретаря появилось неподдельное, почтительное уважение. Перевод в Москву! По личному указанию Генерального Секретаря ЦК! Это в тогдашней партийной иерархии было равносильно взлету в стратосферу.

— Что ж, Брежнев, — сказал он уже совсем другим, почти дружеским тоном. — Это… это большая честь. И большое доверие. Мы гордимся, что наша харьковская организация воспитывает такие кадры.

Он прошелся по кабинету.

— Но раз уж так, — он остановился. — Нужно подумать, кто займет твое место в институте. Должность ответственная. Нам там нужен человек надежный, проверенный. У тебя есть кандидатуры? Кого бы ты мог порекомендовать?

Я был готов к этому вопросу, обдумывая его всю дорогу из Москвы. В сущности, выбор был невелик.

— Есть один человек, товарищ секретарь. Игорь Клевцов, очень активный комсомолец.

— Игорь? — нахмурился секретарь. — Так ему же лишь год учиться осталось. Да и не боец. А сейчас, в условиях обострения внутрипартийной борьбы, нам нужны бойцы.

— Он не боец, это правда, — согласился я. — Но честный и авторитетный комсомолец, и очень грамотный технарь. А нам сейчас, я считаю, в руководстве нужны не столько горлопаны-агитаторы, сколько практики, хозяйственники. Те, кто сможет не только говорить, но и делать. Мы с ним и радиостанцию устраивали, и парашютную вышку строили…

Тут я намеренно сделал упор на «хозяйственную» часть. Это был мой новый конек, моя новая программа.

— Кроме того, — продолжал я, — Игорь пользуется уважением и у «стариков», и у молодежи. И, что немаловажно, он не замечен в симпатиях ни к одной из оппозиционных группировок. Он — верный ленинец, человек центристских, партийных взглядов. Сейчас, когда я «почистил» ячейку от самых оголтелых троцкистов, он сможет удержать ситуацию под контролем.

Секретарь задумался.

— Хм… хозяйственник… центрист… В этом есть резон. Ладно, Брежнев. Я подумаю над твоим предложением. Кандидатура неплохая. А ты… ты пока работай. И будь наготове. Вызов из Москвы может прийти в любой день.

Я вышел из горкома, чувствуя себя гроссмейстером, только что сделавшим удачный ход в сложной, многоходовой партии. Я не только укрепил свой собственный авторитет, но и начал расставлять на ключевые посты своих, проверенных людей. Игорь, при всей своей мягкости, был человеком, которому я мог доверять. И я знал, что он продолжит начатое мной дело. Моя маленькая империя в Харькове, мой плацдарм для будущего взлета, был в надежных руках.

Помимо комсомольских дел, нужно было завершить и заводские.

— Паша, — сказал я на очередной смене своему клепальщику. — Похоже, скоро мне придется с вами распрощаться. Говорят — в Москву переводят!

— В Москву? — присвистнул он. — Ну ты, Ленька, даешь! Жаль, конечно. Толковых ребят нынче поискать! Вон, слышишь, как начальство разоряется?

Мы стояли у стапеля, на котором собирали очередной паровоз. Бригада как раз заканчивала клепку огромного листа котельной стали. Грохот стоял адский. Рабочие, мокрые от пота, с лицами, черными от копоти, действовали, как хорошо отлаженный механизм. А за ним я вдруг увидел небольшую делегацию из руководства нашего цеха, в которой выделялась высокая фигура начальника цеха Николая Сафроновича Веригина. Его резкий, зычный голос прорывался даже сквозь постоянный гром клепальных работ:

— … безответственность… Разорили завод…. на вас нет! — доносились до нас обрывки фраз.

Нам, находившимся шагах в двадцати, разобрать суть дела, конечно же, было невозможно, но было совершенно очевидно: начальство чем-то сильно недовольно.

— А что случилось? — невольно спросил я.

— А, ну ты же в отъезде был, не знаешь! Квартальный план цех завалил: не справляемся со сроками!

— Чего вдруг? Мы вроде последние месяцы ничего не завалили…

— Мы-то что! Сверловка отстает! Молодые рабочие пришли, деревенские. Много сверл наломали, а они, сам знаешь, американские, из быстрорежущей стали. Ну вот, а если нет дырок, то как клепать-то?

— А вот говорил я тебе, Пашка, что клепка скоро уйдет в историю. По-другому надо работать!

— А как иначе? — пожал плечами Павел.

— Сварка, Паша! Электрическая сварка! — перекрывая грохот, крикнул я. — Вот наше будущее!

Разумеется, я-то знал, что будущее за электросваркой. Но до сих пор мои попытки как-то внедрить ее на заводе ни к чему не приводили. Я пытался заводить разговоры об этом с мастерами, со старыми рабочими, но везде натыкался на стену недоверия. Тот же самый товарищ Веригин, начальник цеха, к которому я обращался по этому поводу, даже отказался обсуждать такое радикальное изменение технологии:

— Сварка? — пожал он плечами. — Баловство все это. Годится, чтобы трещину на старом ведре заварить, а не паровозный