Инженер 3 - Алим Онербекович Тыналин

А потом она потянулась ко мне и поцеловала.

Губы мягкие, теплые, вкус знакомый до боли. Я замер на мгновение, а потом ответил на поцелуй. Руки сами обняли ее за талию, притянули ближе. Она прижалась ко мне всем телом, руки скользнули на мою шею, пальцы зарылись в волосы.

Поцелуй длился вечность и мгновение одновременно. Когда мы оторвались друг от друга, я тяжело дышал. Она тоже. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

— Я скучала по тебе, — прошептала она. — Так сильно.

Я провел большим пальцем по ее щеке, стирая выступившую слезу:

— И я скучал.

Это правда. Я скучал. По ее уму, по нашим разговорам в ночные дежурства в госпитале, по ее смеху, по ее телу. Но это было тогда, в Севастополе, в другой жизни.

А здесь, в Туле, у меня есть Анна.

Боже, что я наделал?

Елизавета прижалась лбом к моему плечу, обняла меня крепче:

— Я собираюсь остановиться в доме господина Баранова. Он любезно согласился приютить меня на несколько дней. Я сказала, что проездом, навестить старого знакомого. Он не знает… никто не знает о том, что между нами.

— Хорошо, — пробормотал я, гладя ее по спине. — Так лучше.

Она подняла голову, посмотрела на меня вопросительно:

— Лучше? Почему?

Я задумался. Как бы ей объяснить?

— Потому что… Я простой инженер, Лиза. У меня нет титула, нет состояния. Твой отец, князь Долгоруков… Он никогда не согласится на наш брак.

Это отговорка, и мы оба это знали. Но она кивнула:

— Отец… Отец сложный человек. Но я могу его убедить. Если ты действительно этого хочешь.

«Если ты действительно этого хочешь». Вопрос, замаскированный под утверждение.

Я посмотрел на нее, на ее прекрасное лицо, на надежду в глазах, и почувствовал, как внутри все сжалось. Я не могу дать ей то, чего она хочет. Не сейчас.

Но и отпустить не могу. Не могу отказаться от того, что она предлагает, близости, страсти, любви.

Я все-таки другой человек. Попаданец из XXI века, где нравы свободнее, где можно крутить романы с несколькими женщинами одновременно и не считаться подонком. Но здесь, в XIX веке, это недопустимо.

И все же…

— Давай не будем спешить, — сказал я осторожно. — Ты только приехала. Отдохни с дороги. Мы поговорим. Обо всем.

Она смотрела на меня долго и изучающе. Потом медленно кивнула:

— Хорошо. Поговорим. Но, Александр… — она коснулась пальцами моих губ, — я не отпущу тебя просто так. Я приехала за тобой. И я не уеду, пока не получу ответ.

Ответ. На вопрос, который она еще не задала вслух, но который висел в воздухе между нами: любишь ли ты меня? Хочешь ли ты быть со мной?

Я поцеловал ее пальцы, убрал руку от своих губ:

— Я понимаю.

Мы стояли так еще минуту, обнявшись, глядя на реку. Солнце клонилось к закату, тени удлинялись. Вдали слышались голоса рабочих, стук молотов, лязг металла. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Наконец Елизавета отстранилась, поправила чепец, разгладила складки на платье:

— Мне пора возвращаться. Господин Баранов наверняка удивится, почему я так долго ехала к нему.

— Да, конечно.

Мы пошли обратно к месту стройки. Молча, на расстоянии друг от друга. Но я чувствовал тепло ее тела, оставшееся на моих руках, вкус ее губ на моих.

У копра нас ждал слуга Елизаветы. Он стоял у коляски, держа поводья лошадей. Лицо непроницаемое, но я видел любопытство в глазах. Интересно, сколько он видел? Слышал?

Рабочие все еще работали. Забивали очередную сваю. Лошадь ходила по кругу, ворот вращался, бабка поднималась вверх. Степан зычно командовал. Семен стоял в стороне, держа в руках чертеж. Увидев нас, он отложил бумагу, подошел.

— Александр Дмитриевич, — сказал он, стараясь не смотреть на Елизавету. — Еще две сваи забили. Вышло пятьдесят пять. К вечеру будет шестьдесят.

— Отлично, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал обыденно. — Продолжайте. Я… провожу гостью.

Семен кивнул, отошел. Но я видел, как он переглянулся со Степаном. Они все видели. Все поняли.

Чудесно. К завтрашнему дню весь околоток будет знать, что к капитану Воронцову приезжала барышня из Петербурга, и они целовались у реки.

Елизавета направилась к коляске. Я пошел следом. Слуга открыл дверцу, подал ей руку. Она изящно забралась внутрь, уселась на мягкое сиденье, поправила юбки.

Обернулась ко мне, улыбнулась. Улыбка та самая, что когда-то пленила меня в госпитале, чуть застенчивая, но с огоньком в глазах:

— До вечера, Александр Дмитриевич. Надеюсь, вы посетите нас за ужином? Господин Баранов наверняка будет рад видеть вас.

Баранов. За его столом будет и Анна. Они вместе почти каждый день, ведь они соседи и друзья. Елизавета встретится с Анной.

Прекрасно. Просто прекрасно.

— Постараюсь приехать, — сказал я, надеясь, что голос не выдает внутреннего смятения.

— Я буду ждать.

Она помахала рукой в перчатке. Слуга захлопнул дверцу, забрался на козлы. Хлопнул вожжами. Коляска тронулась, покатила по дороге обратно к усадьбе.

Я стоял, глядя ей вслед, пока коляска не скрылась за поворотом. Потом тяжело вздохнул, потер лицо руками.

Что я наделал? Поцеловал ее. Обнял. Дал надежду.

А вечером придется сидеть за одним столом с ней и с Анной. Улыбаться, разговаривать, притворяться, что все в порядке.

Я талантливый инженер. Но хороший ли я лжец?

Узнаю сегодня вечером.

Но долго медлить нельзя. Я вернулся к копру. Рабочие уже готовили следующую сваю, пятьдесят шестую по счету. Петр с Иваном Медведевыми волокли бревно от штабеля, пыхтели под от его тяжести. Степан командовал, указывая, куда ставить.

Семен подошел ко мне, вытирая руки тряпкой. Посмотрел внимательно, изучающе. Я выдержал взгляд.

— Все в порядке, Александр Дмитриевич? — спросил он тихо, чтобы не слышали другие.

— Все хорошо, — ответил я коротко. — Старая знакомая из Севастополя. Проездом.

Семен кивнул, но в глазах читалось недоверие. Он слишком хорошо меня знал меня после долгой совместной работы. Чувствует, когда я лгу.

— Понятно, — сказал он нейтрально и отошел к воротку, проверять крепление веревки.

Я достал из кармана платок, вытер лицо. Жара не спадала, хотя солнце уже клонилось к горизонту. Рубашка прилипла к спине, волосы взмокли под картузом. Я снял его, провел рукой по голове.

Нужно сосредоточиться на работе. Забыть на время о Елизавете, об Анне, обо всем этом проклятом переплетении. Сваи не забьют себя сами.

— Степан Кузьмич! — окликнул я. — Как дела?

Степан подошел, утирая пот бородой:

— Да