Помещик 3 - Михаил Шерр
— Знаешь, Анечка, я до поездки в Париж был таким….
«А каким я был до поездки в Париж?»
Сашенька первого разлива наверняка у Анны вызвал бы, скорее всего, даже какое-нибудь брезгливое чувство, а я настоящий с ней никак встретиться не мог. Нас отделяли друг от друга чуть ли не два столетия.
— Думаю, что я бы у тебя интереса не вызвал, — я обнял Анну и нежно поцеловал. — Из Парижа я вернулся другим человеком.
— Тогда хорошо, что мы с тобой не встретились в те времена, — Анна ответила мне тоже поцелуем. — Давай вставать?
Подъем у нас получился очень поздний, но все равно мы встали раньше Ксюши, которая, похоже, собралась спать до полудня.
Поздний завтрак у нас состоялся в десять часов утра, и мне очень приятно было сидеть за столом и видеть, как Пелагея с Антониной, кухаркой Анны, порхают вокруг нас, желая накормить нас как можно лучше.
Анна решила не откладывать решенное дело и начала переводить свою дворню к нам в Сосновку. Её камердинеры и кучер всегда при ней, и перевести, по большому счету, надо только кухарку, дворецкого и дворника, который, как и у нас, еще и истопник.
Только вчера во время разговора с подполковником Дитрихом я понял еще одну причину, почему дворня у помещиков, как правило, бессемейная. И она, скорее всего, основная.
Многие помещики, а скорее всего даже большинство, дают своим слугам вольные за выслугу лет. И эта выслуга должна составлять не менее двадцати пяти лет. Но реально речь идет не о выслуге лет, а о возрасте прислуги.
Когда они достигают возраста пятидесяти и более лет, то многие уже сами становятся обузой. Вот тут «благодарные» баре и делают красивый жест: дают вольную за верную многолетнюю службу. А реально спихивают часто в никуда человека, много лет гнувшего на барина спину.
Вольные дают ведь не на одного человека, а чаще всего на всю семью. Дал я, например, волю мужику, и тут же вольными становятся его жена и дети. А дворовой мужик семьи не имеет, поэтому помещик, освобождая его, имеет еще и выгоду. Подлая система, надо сказать.
Мы уже заканчивали пить чай, и я думал, с чего начать свой осмотр имений, как удивленная Пелагея доложила, что из Калуги прибыл очень странный посланец от Вильяма. И это был Петруха, половой с почтовой станции на дороге из Москвы.
Он поклонился до земли.
— Вот, барин, решил все-таки уйти к вам. Целый рубль занял, чтобы расплатиться и к вам уйти. Примите, ваше благородие.
— Приму, только я не благородие, а Александр Георгиевич.
— Понятно, Александр Георгиевич, чего же тут не понять.
Первым делом я решил поехать к сербам. К моему огромному изумлению, ровно пятьдесят мужчин от восемнадцати до пятидесяти были заняты боевой подготовкой под руководством офицеров-сербов. Помимо этого, десяток сербов нес службу вокруг имения.
Приглядевшись, я увидел, что среди совсем молодых боевую грамотность постигают и несколько русских молодых парней.
Ученики были разбиты на две неравных группы. В первой, где занятия проводил есаул Михаил Бишович, было ровно тридцать пять человек, и здесь были только молодые ребята. В том числе и все русские. Это, как я понял, было что-то типа курса молодого бойца.
Со второй группой из семнадцати человек занимался сотник Драгутин Милошевич. И это были, судя по всему, опытные бойцы.
Увидев нас, сербы-офицеры остановили занятия и, подойдя, поприветствовали в соответствии с уставами российской императорской армии.
Я, ответив на приветствие, попросил Михаила:
— Господин есаул, возьмете себе в обучение еще одного человека?
— Как прикажете, Александр Георгиевич.
— Повернувшись в седле, я подозвал Петруху.
— Пойдешь?
Бывший половой аж замер на месте от неожиданности.
— Пойду, Александр Георгиевич, конечно пойду.
— Ну тогда давай, представься своему командиру. Ты же сын солдатский, должен уметь.
Петруха неумело сделал два шага в сторону Бишовича, сорвал с головы шапку и вытянулся в струну.
— Господин есаул, Елагин Петр, сын Захаров, готов приступить к подготовке в вашей команде.
— Молодец, Елагин Петр Захарович, — хмыкнул в усы есаул.
Повернувшись к своим, продолжавшим отработку строевых приемов, он дал команду прекратить занятие и построиться в одну шеренгу.
После этого есаул двум своим начинающим гайдукам приказал перейти к Милошевичу, а Петру Елагину встать в строй.
— Я сегодня планирую часа три-четыре позаниматься после обеда, это твои планы не нарушит? — мои занятия пока всегда внеплановые.
— Конечно, нет.
— Хорошо, не буду мешать, продолжайте.
Петр Елагин остался обучаться на гайдука, а мы с Анной продолжили инспекцию имения. Взрослых у сербов я почти никого не застал, все при делах.
Положением дел в имении я остался очень доволен. Пантелей, Сидор и Серафим — молодцы, и каждый на своем месте.
Пантелей руководит на коровнике. Тридцать четыре коровы, на которых любо-дорого посмотреть. Глаз радуется. Все пока доятся, и надои увеличились самое малое на треть, половина из них в течение месяца пойдет в запуск. Еще десять коров в запуске и пять нетелей, которые, по мнению Пантелея, должны стать неплохими коровами.
Среди них и последняя телка Степаниды, которую она лично привела на господскую ферму два дня назад.
Корова — первая из потомства Степаниды — обещает стать рекордисткой, и по мнению Пантелея, она в этот свой первый отел даст не меньше тысячи ведер молока.
Тысяча ведер — это просто фантастический результат, в переводе на знакомые мне меры объема это больше двенадцати тысяч литров.
— Ты прямо такие цифры называешь, Пантелей, что оторопь берет. Где в мире такой результат показывают?
— А что нам мир, Александр Георгиевич? Нет ни у кого в мире такого? Значит, мы впереди всех. Да только у Николая Николаевича были результаты и до двух тысяч.
— Две тысячи? — я покачал головой. — В такое даже не верится.
Если у нас будет стадо, которое будет давать, как обещает эта корова, то это будет бомба. От десяти тысяч литров до пятнадцати за одну лактацию. Это даже в покинутом мною
