Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

Кулибин окончательно смешался. Гений-самоучка привык к непониманию и снисходительности, а тут вдруг встретил человека, который говорил с ним на одном языке — читал его мысли.

Элен, заметив, что лед тронулся, тут же решила ковать железо, пока горячо:

— Мадам Лавуазье оказыжет честь, консультируя салон по вопросам искусства и науки.

Но мадам Лавуазье ответила уклончиво, не сводя с Кулибина своих проницательных глаз.

— Мадемуазель Элен, я приехала в Россию изучать… диковинки. И этот господин, — она сделала легкий жест в сторону Кулибина, — и его мастерская — самая интересная диковинка из всех, что я пока видела. Я буду приходить. Наблюдать. Возможно, напишу о нем для Парижской Академии. Что до работы… поговорим после того, как они закончат свою машину. Я не имею привычки впрягаться в повозку, которая еще не выехала.

С этими словами она развернулась и направилась к выходу. Но, поравнявшись со мной, замерла. Я пытался уложить в голове случившееся.

— У вас поразительная лаборатория, молодой человек, — сказала она тихо, так, чтобы слышал только я. — Особенно ваши сплавы. Тот серебряный припой… Я заметила его на швах котла. В нем есть цинк, не так ли? Для текучести.

Ее тихий голос заставил меня встряхнуться.

— Да, мадам. Цинк. Для снижения температуры плавления и улучшения текучести припоя, — ответил я, на автомате.

Она коротко кивнула, на лице промелькнуло профессиональное одобрение.

— Я бы хотела взглянуть на ваши опыты поближе… когда у вас будет время.

Они ушли, оставив за собой тонкий шлейф незнакомых духов. Я проводил их взглядом и обернулся к Кулибину. Тот все еще стоял столбом, машинально почесывая в затылке и глядя вслед удаляющимся дамам. На его суровом лице отражалась целая гамма чувств: изумление и какая-то задумчивая искра, которой я прежде не замечал.

Визит мадам Лавуазье взбудоражил наш ювелирный дом. Весь вечер Кулибин ходил сам не свой, бормоча что-то про «французских умниц» и «Вобана» — похвала из уст ее ученого, очевидно, проняла. Меня же, напротив, этот визит совершенно выбил из колеи. Встреча с человеком из пантеона науки, будто выдернула из глубин сознания прежнего Анатолия Звягинцева, заставив с новой, острой силой ощутить всю абсурдную нереальность моего положения здесь, в 1808 году.

На следующий день, пытаясь отогнать посторонние мысли, мы с головой ушли в работу. Пришла пора воплощать в металле и коже идею Кулибина об армировании рукава. Старик, уверенный в своем методе как никогда, руководил процессом с суровой уверенностью генерала, ведущего в бой последний резерв. Заскрипел наш самодельный станок, собранный из старой самопрялки, и на новый, промасленный кожаный рукав легла первая петля тонкой медной проволоки. По его замыслу, плотная навивка прямо по гладкой коже должна была удержать саму себя за счет силы трения.

Я наблюдал не вмешиваясь. Больше помогал Варваре по залу, иногда общаясь с клиентами. Пусть старик ошибется. Однако чем дольше я смотрел на эту бессмысленную работу, тем сильнее скреблись на душе кошки. Дело было не в его ошибке — в ней-то я не сомневался. А во времени. Мы теряли драгоценное время, утекавшее как песок сквозь пальцы. Ну же, старый хрыч, додумайся быстрее!

Работа, надо признать, шла споро. К полудню уродливый, блестящий медью рукав был готов, выглядя при этом мощно.

— Ну что, счетовод? — нехотя проворчал Кулибин, с плохо скрываемой гордостью оглядывая свое творение. — Поглядим, как твоя водяная кишка теперь плясать будет.

Испытание решили провести на малом давлении. Подключив рукав, мы принялись накачивать воздух, и все взгляды устремились на стрелку манометра.

— Держит! — радостно выдохнул Степан.

Но радость была преждевременной. Проволока и впрямь не лопнула, рукав не разорвало. Однако под давлением, распиравшим кожу изнутри, гладкая медь, не имея надежного сцепления, начала медленно, но неумолимо сползать по скользкой поверхности. Витки сбивались в кучу, образуя на поверхности рукава безобразные вздутия, похожие на грыжу. Через несколько секунд наш мощный «панцирь» превратился в жалкое, перекошенное нечто.

Снова неудача.

На скулах Кулибина заходили желваки. Не говоря ни слова, он стравил давление и, не глядя ни на кого, круто развернулся и ушел в свою кузню. Оттуда почти сразу же донесся яростный, оглушающий грохот молота — старик вымещал досаду на куске раскаленного железа. Он был в ярости. И не скажешь, что у старика столько сил.

Тяжелое молчание повисло в мастерской. Мастера замерли у своих верстаков, боясь издать лишний звук, даже Степан, кажется, перестал дышать. Нужно было срочно что-то предпринять, разрядить эту гнетущую атмосферу, пока он в гневе не наломал дров.

Вечером, дождавшись, когда вымотанный Кулибин немного остыл и вышел из своей кузницы-берлоги, я подошел к нему с альбомом в руках. Ни слова о насосе.

— Иван Петрович, отвлекитесь на минуту. Я тут бьюсь над замком для одной вещицы. Никак не могу придумать, как сделать его и надежным, и незаметным. Может, вы что присоветуете?

Я показал ему эскиз маски снежного барса, заказанной для Императрицы. Он с неохотой принял альбом.

— Варварщина какая-то, — проворчал он, однако палец его уже сам собой обводил хищные линии эскиза. — А крепить как? Обручем? Свалится.

— Вот над этим и бьюсь, — подлил я масла в огонь, делая вид, что полностью озадачен.

Он взял уголек, и мы, склонившись начали спорить, чертить разные варианты креплений. И в пылу этой маленькой инженерной дуэли, в споре о рычажках и пружинах, старик начал оттаивать на глазах.

Наш разговор о маске сработал как предохранительный клапан, стравивший излишки давления. Кулибин отправился спать в почти благодушном настроении. Однако утро не принесло ему забвения, только вернуло к горькой реальности — рукав по-прежнему не работал, и эта проблема вновь стояла перед ним. Мне кажется, что он начал о чем-то догадываться, замечая мою отстраненность к проекту. Может и это добавило ему вредности.

Я как раз проверял чертежи нового сопла, когда он подошел. Без предисловий он бросил на верстак кусок кожи и остро заточенный сапожный нож.

— Придумал, — проворчал он, и в голосе его звенело упрямство человека, отказывающегося признавать поражение. — Скользит — значит, сделаем так, чтоб не скользило.

На коже виднелись частые, неглубокие поперечные надрезы.

— Насечки сделаем. Как на винте резьбу. Проволока ляжет в эти канавки и никуда не денется.

Я скосил глаза на