Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов
— Хорошо⁈ — вырвалось у меня.
Грязные сплетни — это хорошо? Во мне все кипело от возмущения. Спокойнее Толя, вот ведь возбудился.
— Да, — отрезал Воронцов. — Пусть сидят в своих трактирах и радуются. Пусть считают вас двумя неудачниками, проевшими государевы деньги. Сытый и довольный враг, Григорий, теряет бдительность. Он становится ленив и неосторожен. А вот враг напуганный, враг, который чует ваш успех, — он подобен загнанной в угол крысе. Начинает нервничать, делать глупости, бросаться на все, что движется. Подсылать людей с ломом, устраивать поджоги… Оно тебе надо?
Он в упор посмотрел на меня.
— Мой тебе совет, как человека, который немного в этом понимает: не спеши трубить о победе. Наоборот. Сделай так, чтобы до самого последнего момента все, абсолютно все, думали, что у вас ничего не выходит. Пусть ваша неудача станет для них утешительной сказкой на ночь. А ваш успех — вспышкой пламени.
Я создавал чудо техники, сидел за столом с офицером тайной канцелярии, обсуждая тактику обмана и дезинформации. Прекрасный новый мир.
Тут раздался скрипучий, пропитанный горечью голос Кулибина.
— Капитан прав, — проворчал он, впервые за вечер поднимая на меня глаза. В них все еще плескался гнев, но к нему примешивалось что-то тяжелое, выстраданное знание жизни. — Ох, как прав. Было у меня дело. Давно. Сделал я для графа Орлова самобеглую коляску. Пружинная, как часы, на сорок верст ходу без подзаводки. Чудо, а не машина. Так мне эти извозчики, ироды, пока я ее строил, трижды мастерскую поджигали. А как закончил — чертежи украли. Да что там чертежи… собаку мою, Буяна, отравили, чтоб по ночам не лаяла, когда они шастали.
Он замолчал, сжав в руке деревянную ложку.
— Сволочной народ. От них добра ждать — что от козла молока. Так что пусть уж лучше эти кровопийцы думают, что мы тут с тобой лапти плетем, чем снова какую пакость учинят.
Я переводил взгляд с Воронцова на Кулибина. Холодный, расчетливый слуга системы и гений-самоучка, битый жизнью, — что могло быть у них общего? Однако оба они, с совершенно противоположных сторон, говорили об одном и том же. О том, о чем я в своем мире чистых расчетов почти забыл: об иррациональной силе человеческой подлости.
Решение было принято. Да и выбора у меня не было. Я согласно мотнул головой. Тяжелая атмосфера за столом начала рассеиваться. Кулибин, высказавшись, будто сбросил с души камень. Он даже позволил Варваре Павловне подлить ему квасу — знак величайшего благодушия. Воронцов, умело сменив роль сурового наставника на роль светского гостя, решил закрепить перемирие.
— Кстати о слухах, — сказал он с легкой усмешкой. — Мне доносят, что у вас сегодня были и другие именитые гости. Весьма неожиданные. Говорят, сама мадам Лавуазье почтила ваш Дом своим визитом. Что привело сюда королеву химии? Неужто прослышала о каких-то ваших алхимических опытах?
Вопрос был брошен как бы невзначай, но я не обманулся: это была проверка, насколько я готов делиться информацией. Я вкратце пересказал ему идею с продавцом, закончив мыслью, что мне отчаянно не хватает нужного человека в торговый зал.
— Я бы и сама справилась, — поджала губы Варвара Павловна. В ее голосе прозвучала обида, но за уязвленной гордостью была тревога.
Я улыбнулся ей так тепло, как только мог.
— Варвара Павловна, голубушка, да я ни на секунду в вас не сомневаюсь. Вы — мой тыл и моя крепость. Ваше дело — управлять этим домом, вести счета, командовать и следить за порядком. Вы — фельдмаршал. А фельдмаршалам не пристало расшаркиваться перед каждым кошельком, зашедшим с улицы. Для этого нужен другой человек. Человек для… театра.
— Театра? — недоуменно переспросил Воронцов.
— Именно. Наш салон — это сцена. А продажа драгоценностей — спектакль. И мне нужен главный режиссер, а не приказчик. Вот я и поделился этой мыслью с мадемуазель Элен. А у нее… весьма своеобразное чувство юмора. Она и предложила эту кандидатуру.
Отложив вилку, Воронцов недоуменно поднял бровь и уставился на меня.
— Постойте. Я правильно понял? Вдова великого Лавуазье, одна из ученейших женщин Европы, — будет стоять у вас за прилавком? Григорий, это… очень странно.
Даже Кулибин, оторвавшись от своей каши, с любопытством посмотрел в мою сторону и проворчал:
— Вот оно что… ученую француженку уже привадил. Скоро тут у нас не мастерская будет, а пансион благородных девиц. Лишь бы не работать.
— Я и сам пока не до конца понимаю, — честно признался я. — Но мысль в этом есть. Элен сказала, что мне нужен не тот, кто говорит о красоте, а тот, кто ее понимает. Мадам Лавуазье — ученый. Представьте, Алексей Кириллович! Приходит к нам княгиня Белосельская. А мадам Лавуазье ей не про «каратность» рассказывает, а про то, что синий цвет ее сапфира — это титан и железо, попавшие в кристалл миллионы лет назад! Это же не торговля, это путешествие вглубь земли! Да любая светская дама умрет от восторга, чтобы потом на балу блеснуть такими знаниями!
Воронцов долго молчал. Его ум аналитика, очевидно, оценивал стратегический потенциал идеи.
— Лавуазье… — произнес он наконец. — Это доступ в научные круги Европы. Это репутация, которую не смогут очернить никакие Дювали. Хитро, Григорий, очень хитро. Правда, наслышан я о ее непростом характере…
Он посмотрел на меня с лукавой усмешкой. Вот то, что будет не легко с этой француженкой, я понимал, нутром чуял.
— Что ж, план хорош. Мадемуазель Элен оказала тебе неоценимую услугу. На твоем месте я бы подумал, как ее отблагодарить. И не деньгами — ее ими не удивишь. А чем-то… особенным. Ты ведь ювелир. Подарок от души, сделанный твоими руками… Это жест. А она, уж поверь, жесты понимает.
Ужин подходил к концу. Воронцов поднялся.
— Что ж, господа, не смею вас более отвлекать. У вас впереди две решающие ночи. Григорий, помни о моем совете. Тише воды, ниже травы.
Он галантно подошел к Варваре Павловне и поцеловал ей
