Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
— Все в порядке! — весело ответила она. — Отец теперь инженер-экономист в Наркомторге. Нюська уже в школу ходит, пионер, горнист, важный — не подойти! А я… я теперь художница!
— Художница? — я искренне удивился.
— Ну, почти, — рассмеялась она. — Учусь во ВХУТЕМАСе. Вернее, теперь это ВХУТЕИН. На текстильном факультете. Буду создавать новые, революционные ткани для свободных советских женщин! Чтобы никаких мещанских цветочков, а только геометрия, конструктивизм, динамика!
Она говорила с упоением, жестикулируя тонкими, выразительными руками. Сама жизнь, ее энергия, казалось, так и кипели в ней.
— А ты? Какой университет закончил? Работаешь инженером на заводе?
— Почти закончил, Бауманку, и работаю. Только не совсем инженером. Я в аппарате ЦК.
— Ого! — снова удивилась она. — Значит, слухи не врали. Ну, рассказывай, как тебе живется в этом муравейнике?
— Приходи как-нибудь в гости, все подробно расскажу!
— А это…будет удобно? — многозначительно улыбнувшись, спросила она. — Я тебя не дискредитирую?
В ее голосе прозвучала игривая, манящая нотка. Ах, Дора, Дора! Да ты действительно выросла!
— Ничего страшного, — сказал я спокойно, глядя ей прямо в глаза. — Я живу здесь с девушкой. С Лидой. Мы планируем скоро пожениться. Ты, наверное, ее помнишь. Лида Васильева, из Каменского.
Улыбка на лице Доры мгновенно погасла, быстрее, чем гаснет свет, когда щелкнешь выключателем. Радостное оживление в ее глазах сменилось чем-то другим — смесью разочарования, досады и, кажется, даже боли. Она была хорошей актрисой, но не смогла скрыть этот первый, непроизвольный порыв.
— С Лидой? — переспросила она, и ее голос стал чуть холоднее. — С дочкой того телефонного техника? Надо же… Поздравляю. Неожиданно.
— Спасибо, — кивнул я. — Она тоже здесь, в МВТУ учится. На новом радиотехническом факультете.
— Понятно, — сказала она уже совсем другим, отстраненным тоном. — Что ж, я рада за вас. Искренне. Ну, мне пора — надо дядю найти до того как у тети Сары засахариться варенье. Была рада повидаться, Леня.
Она протянула мне руку. Я коснулся ее прохладных пальцев; Дора, потупившая было взор, будто бы справившись с собой, вновь посмотрела на меня и почти искренне улыбнулась.
— Заходи как-нибудь к нам во ВХУТЕИН. Посмотришь, как рождается новое искусство. Если, конечно, у тебя будет время среди твоих государственных дел!
Она развернулась и пошла по коридору, и в ее гордой, прямой спине без всякого словаря читалось глубокое, горькое разочарование.
* * *
Дора Гинзбург вернулась домой поздно, когда за окнами уже сгустились синие московские сумерки. Войдя в квартиру на Малой Бронной, бросила на стул свою сумку с эскизами и, не раздеваясь, прошла на кухню, где за столом, под абажуром, сидел ее названный отец. Моисей Аронович Гинзбург поднял на нее глаза от газеты и сразу все понял.
— Ну что? — спросил он тихо.
— Он женат, папа, — ответила Дора глухо, садясь напротив. Ее обычная, бьющая через край энергия куда-то исчезла. Она выглядела уставшей и опустошенной. — Ну, почти. Живет с девушкой. С Лидой Васильевой, из наших, из Каменского.
Гинсбург медленно отложил «Известия» в сторону. План, так хитроумно сплетенный его другом Соломоном Гольцманом, рухнул, не успев начаться.
— Вот как… — протянул он. — Неожиданно. И что же, все серьезно?
— Более чем, — криво усмехнулась Дора. — Он сказал об этом так, будто ставил точку в конце приговора. Спокойно, твердо, не оставляя ни малейшей лазейки для надежды. «Мы скоро поженимся», — так он и сказал.
— Вот не понимаю я всего этого! — возмутился Моисей Аронович. — Что за мода пошла — захотели — съехались, расхотели — разъехались… Раньше это было как-то приличнее, более порядочно, что ли. Невесте можно было ручку поцеловать, да и все, а теперь — пожалуйста: даже не расписались, а уж живут вместе!
— Мойша, ну а кто виноват? Эти ваши коммунисты, эта ваша Коллонтай! — возмущенно воскликнула тетя Сара, супруга Моисея Ароновича, наливая девушке чашку чая.
— Сара, Коллонтай — не наша! Она — дочь генерала. И, Сара, это все давно уже осудили в верхах, и более не приветствуют! — возразил Моисей Аронович.
— Ах, оставьте все это, разве в этом дело! — возмутилась Дора. — Расписаны, не расписаны — какая в общем разница? Главное — он с ней живет!
Она обхватила руками чашку с остывшим чаем.
— А он изменился, дядя. Очень. Тот мальчишка, Ленька, которого я помню… он был серьезным, но в нем была какая-то угловатая, мальчишеская простота. А этот… Этот смотрит так, будто видит тебя насквозь. Спокойный, уверенный, как будто знает что-то, чего не знают другие. В нем чувствуется сила и… власть. Да, власть — вот это именно то самое слово! — почти радостно воскликнула девушка, как будто вдохновленная найденным верным определением. — Настоящая, не показная сила, власть и мудрость. Рядом с ним все эти наши вхутемасовские гении кажутся крикливыми детьми!
Она подняла на отца свои огромные, темные глаза, в которых стояли непрошеные слезы.
Сара, будто почувствовав состояние девушки, ласково погладила ее иссиня-черные, цвета воронова крыла волосы.
— Дорочка, малышка моя. Он… тебе нравится?
Девушка ответила не сразу. Несколько мгновений она будто застыла, вглядываясь вглубь собственной души.
— Да, тётя. Он мне понравился. Очень!
Моисей Аронович долго молчал, глядя на свою повзрослевшую, несчастную дочку. В его душе боролись естественная жалость и прагматизм человека, прошедшего через революцию и погромы. Он понимал, что план Гольцмана, при всей его циничности, был разумен и правилен. И отказываться от него из-за какой-то девчонки из Каменского, случайно оказавшейся на пути, было бы крайне глупо.
— Послушай меня, Дорочка, — сказал он мягко, накрыв ее руку своей. — «Живет с девушкой» — это еще не «женат». Сегодня живет, завтра — нет. Молодость, страсть… все это проходит! Люди ссорятся, расходятся. Особенно такие, как он. Человек, который так стремительно идет вверх, часто оставляет за спиной свой старый багаж. И старых подруг тоже.
— Ты хочешь, чтобы я их рассорила? — нахмурившись, спросила Дора.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — ответил Гинзбург. — И чтобы была в безопасности. А он может дать тебе и то, и другое. Не торопись ставить точку: ты ему небезразлична, я это чувствую. Он спас тебе жизнь