Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
В зале повисла тяжелая тишина. Сорок процентов. Это была не просто цифра. Это были недокупленные станки, не построенные цеха, замедление темпов индустриализации. Это был провал.
И в этот момент я понял, что мое время пришло. Я поднял руку.
— Слово просит товарищ Брежнев, — удивленно произнес председательствующий.
Я вышел на трибуну, чувствуя на себе десятки недоуменных и раздраженных взглядов. Что мог сказать этот молодой выскочка, занимающийся какими-то станками, по главному вопросу — по хлебу?
— Товарищи, — начал я спокойно, — случившееся на американской бирже — это не временные трудности. Это начало глубочайшего системного кризиса капитализма, о неизбежности которого нас предупреждали Маркс и Ленин. И этот кризис для нас — не трагедия, а уникальная историческая возможность.
Я изложил суть своей докладной записки, которую подал Сталину месяц назад. Напирая на открывающиеся возможности: что сейчас, когда их промышленность парализована, когда заводы останавливаются и продаются за долги, мы можем забрать у них то, что нам нужно, за десятую часть цены.
— Мы теряем на экспорте хлеба, — говорил я, — но мы можем выиграть кратно больше на импорте заводов! Нужно немедленно создавать за границей подставные торговые фирмы и скупать все — станки, оборудование, целые производственные линии, патенты, техническую документацию. Нужно нанимать их лучших инженеров, оставшихся без работы. Мы должны превратить их кризис в наш индустриальный скачок!
Я закончил. В зале стояла тишина, но на этот раз в ней было не раздражение, а напряженное раздумье. Мое предложение было дерзким, авантюрным, но каждый присутствующий понимал: в нем была своя железная логика.
Предложение согласились «обдумать». А через неделю я узнал из кулуарных разговоров, что идея принята. Постановление Политбюро, подготовленное в обстановке строжайшей секретности, дало старт операции, названной «Большой Амторг». Механизм был запущен: создавались фирмы, выделялись средства.
Но моего имени в числе инициаторов, правда, почему-то не оказалось. Вся слава досталась «группе опытных товарищей из Наркомвнешторга», которые «своевременно предвидели развитие ситуации». Меня это задело, не скрою, но я понимал: сейчас не время для амбиций. Главное — дело. Если эта операция позволит купить заводы по бросовым ценам и уменьшить вывоз зерна, значит, у меня будет шанс предотвратить голод. А это было важнее любой должности и любой славы.
Однако моя скромность имела и обратную сторону. Хищники в аппарате ЦК, поделив между собой кураторство над прибыльной и престижной авиационной отраслью, снова обратили свои взоры на мои детища — ЭНИМС и радиотехнический факультет. Они снова выглядели лакомыми, уже налаженными кусками, которые можно было бы прибрать к рукам.
Я понял, что постоянно отбиваться — это путь в никуда. Нужно снова переключить их внимание, но на этот раз не отдать им инициативу без боя. Новая большая цель, которую партия выдвигала на повестку дня, была очевидна — коллективизация! Создание колхозов — практически неисчерпаемая тема, причем, как я прекрасно понимал — для карьерного роста довольно-таки бесперспективная. Не зря в позднем СССР «на сельское хозяйство» провинившихся функционеров ссылали в форме наказания!
В общем, лезть в эту пучину самому мне категорически не хотелось, а вот предложить это «товарищам» в виде очередной кости — это как здравствуйте.
И, на очередном аппаратном совещании я снова взял слово.
— Товарищи, успехи ЭНИМС показывают, как важно иметь централизованное управление в технической сфере. Но сейчас перед нами стоит еще более грандиозная задача — техническое перевооружение сельского хозяйства. Колхозы сами по себе, без машин, малоэффективны. Им нужны трактора, сеялки, комбайны. А для обслуживания этой техники необходима сеть машинно-тракторных станций — МТС.
Я видел, как загорелись глаза у моих оппонентов. МТС — это была новая, огромная сфера влияния. Это распределение тысяч тракторов, это контроль над топливом, это расстановка кадров по всей стране.
— Создание сети МТС, — продолжал я, — требует не меньшего внимания ЦК, чем авиапром. Но я хочу подчеркнуть: МТС — это не просто гаражи. Это сложные технические предприятия. Им нужны ремонтные мастерские, а мастерским — станки. Токарные, фрезерные, сверлильные. Те самые станки, которые мы сейчас разрабатываем в ЭНИМС. Поэтому я считаю, что курировать создание и работу МТС должен не только аграрный отдел, но и мы, представители промышленного сектора. Нельзя отрывать трактор от станка, на котором делают для него запчасти.
Это был мой удар. Я не отдавал им эту тему целиком. Я вбивал клин, заявляя свои права на часть этого нового пирога. Я прямо связывал их будущую сферу влияния с моей уже существующей. Хотите курировать МТС? Извольте согласовывать свои планы с моим ЭНИМС, который будет поставлять для них оборудование.
Мне предстояла еще очень большая бюрократическая борьба за сферы влияния. Но я отлично понимал — у меня по сравнению с остальными есть как минимум два отличных козыря: во-первых, авторитет у Сталина, а во-вторых — знание, какие именно темы надо поднимать, а каких сторониться.
И я приготовился сделать решающий рывок к власти.
Глава 16
Сырая, неряшливая осень 1929 года сменилась в Москве белоснежным декабрьским снегом, а в гулких, прокуренных коридорах здания на Старой площади все еще велась борьба за хлебозаготовки.
В этом году зерно было не просто фуражом для скота — оно стало кровью индустриализации, той алхимической субстанцией, которую можно было на биржах Амстердама и Чикаго обратить в заводы, турбины и прессы. И за эту кровь шла битва, глухая, подковерная, но оттого не менее ожесточенная борьба, где каждый пуд, вырванный у деревни, становился аргументом в споре, чья линия вернее, чей наркомат важнее.
Как обычно, нереальные планы хлебозаготовок по большей части не выполнялись, и «ответственные товарищи» активно начинали искать виноватого. Везде они видели «кулацкий саботаж», «перегибы на местах», «трудности роста»; и все (или почти все) они видели панацею в быстрой и жесткой коллективизации. Я же видел за цифрами вывезенного зерна тени исхудавших деревень, тени будущего голода, который я поклялся себе, если не предотвратить, хотя бы смягчить. Однако сказать об этом открыто, означало тут же причислить себя к правым уклонистам. В то же время, лезть в свару мне совершенно не хотелось: сельское хозяйство в нашей стране никогда не было источником высоких достижений. Оставалось наблюдать со стороны, прислушиваясь к шуму бюрократических схваток,
