Солдат трех императоров - Виктор Сергеевич Мишин

все же хирург грамотный попался, даже ничего не отрезал, но вот восстанавливаться денщик будет долго, немолод уже. Лентовский уже объявил тому, что напишет ему письмо с рекомендацией и устроит у себя в поместье, если Авдеич, конечно, сам того захочет. Тот пока не говорил, лишь медленно глазами шевелил, в которых виднелись слезы. Жаль дядьку, но хорошо, что жив остался, обидно только, что не в бою, а на родной земле от каких-то отбросов пострадал. Вот же как бывает, всегда, во все времена такие ухари попадаются. У меня там, в моем времени, был двоюродный дядя, рассказывал как-то о своем отце, одном из моих дедов. С сорок первого дед Александр воевал, с самого начала войны, а тяжело ранили почти у родного дома, в сорок четвертом, когда в отпуск приехал. Шел от поезда, вечер был темный, нарвался на урок и получил нож в бок, еле откачали. Зато до самого дембеля после этого ни одного серьезного ранения на фронте, вот как бывало. Так и здесь вроде и война, а кому-то лишь способ поднять немного денежек.

Целый месяц мы провалялись в лечебнице, пока не окреп Лентовский. Нет, ему еще лечиться и лечиться, но он не смог больше терпеть. Тут до его родного поместья всего ничего осталось, а он в госпитале валяется, бузил господин капитан день за днем. Бузил, пока в его светлую благородную голову не пришла идея. А почему бы не нанять или вовсе не купить повозку? Сказано – сделано. Оставив Авдеича выздоравливать, оплатив, причем очень щедро, затраты на его уход, мы дружно собрались и отправились в путь. Ехать в повозке, а это была не карета, а простая телега, правда, с обустроенным для лежачих местом, было вполне комфортно, трясет, конечно, но и в седле ведь трясет, привыкли. Так или иначе, но абсолютно без приключений, через неделю нас встретили в поместье Лентовского. Федора Андреевича, как какого-то царя-императора, на руках отнесли в приготовленную комнату, окружили заботой и лаской настолько, что мы с Олегом прям умилились.

Надо признать, о нас тоже не забыли. Первым, куда нас позвали, всех разом, что удивительно, была баня. Эх, хоть и не был я в той жизни особым любителем бань, но здесь… Там, в деревне, где я появился, была хорошая баня. Но здесь! Сразу видно дворянская. Все очень чисто, аккуратно, дерево кругом благородное, белое, ни сучка нигде не видно, обалдеть просто. А уж нам, после того, что мы видели и через что прошли на Кавказе, это вообще показалось каким-то раем. В те годы в горах часто не мылись по месяцу, подмывания же не станешь считать за мытье, так это в теплое время года, а зимой? Одно радовало на Кавказе, зимы все же гораздо короче, чем привычные мне в средней полосе России.

Банщик у Лентовских был горазд изгаляться, но все же прекрасно разглядел свежие раны и был аккуратен и тактичен, что не спасло нас от различных шуточек с его стороны, ну, посмеялись, как без этого. После бани был целый бочонок свежего кваса и… вяленая рыба! С домашним квасом идет так, что за ушами трещит, и никакого пива не надо. Хотя, признаюсь, по стопочке нам тоже нацедили, для порядку больше, причем не самогона какого-нибудь, а отличной ледяной водки! Редко мы на войне хорошее что-то пили, очень редко.

– Господин прапорщик, извините, как вас по отчеству? – миловидная женщина, под пятьдесят, но весьма ухоженная и манерная, вызвала меня на разговор сразу после ужина. Черты лица женщины были весьма узнаваемы, сто процентов, Федя, наш капитан, похож на мать, значит, это именно она.

– Василий Николаевич, к вашим услугам, сударыня, – коротко кивнул я женщине, – но зовите меня, пожалуйста, по имени, неудобно.

– Почему? Вы взрослый мужчина, офицер, орденоносец, почему неудобно? – она стояла передо мной, прижав руки к груди, нервно теребя в пальцах концы кружевного платка, который покрывал ее плечи.

– Наверное, вам не известно, но я совсем недавно получил офицерский чин, а так я из…

– Не нужно, Василий Николаевич, – женщина на эмоциях даже протянула в мою сторону руку, останавливая меня, – неважно, кем вы были, когда родились, ведь мы не выбираем, когда и где родиться, правильно? Гораздо важнее то, кем мы становимся в жизни. Я видела ваш мундир, вы кавалер орденов Святого Георгия и Анны, да и другие награды присутствуют, значит, вы честно заслужили и свой чин, и звание, и отношение к себе. Но для меня важнее другое, сын писал мне, что именно вы спасли его из плена, спасли от мученической смерти и бесчестия, Федя никогда не врет, и то, что он писал, не было преувеличением. Мой покойный супруг, отец Федора, сгинул где-то в горах, может, так же попав в плен и приняв смерть от рук наших извечных врагов. Ему не повезло, рядом с ним не оказалось такого, как вы, кто мог бы помочь… – Женщина закрыла рот и глаза ладонями, а мне стало совершенно не по себе. Ну господин капитан, ну засранец! На хрена он все рассказал родным? Да еще и потащил нас сюда, зная, что нам будет неловко. Мое лицо горело от стыда, пусть и не сделал ничего дурного, но чувствую себя именно так, как будто виноват в чем-то. Ох и нелепое же положение, даже и сказать не знаю что в такой момент.

– Сударыня, простите мое невежество, но я не знаю, как мне правильно к вам обращаться? – еле выговорил, надеюсь, правильно построил предложение…

– Мария Дмитриевна, – женщина вытерла глаза платком и поглядела на меня.

– Уважаемая Мария Дмитриевна, прошу выслушать меня. Не знаю, что именно и в каких красках вам описал то, что случилось, ваш сын, но поверьте, я не сделал ничего героического. Во-первых, я был не один, наш общий друг, унтер-офицер Васильчиков, который также находится здесь, в вашем доме, был вместе с нами. Нас было трое, так уж вышло, что мы попали в плен, бой был серьезный и полегло много наших, русских парней. Нам повезло чуточку больше, чем другим, да, мы попали в плен, но смогли выбраться. Здесь нет какой-то особенной заслуги с моей стороны, мы действовали все вместе и выжили.

– Поверьте, Василий Николаевич, я, как вдова драгунского майора, немного разбираюсь в награждениях и знаю, что без подвига наград не бывает. Я верю Федору, раз он написал мне, что один бы не смог выбраться, то так оно и есть! – продолжила давить женщина.

– Простите за мою бестактность, я более