Боярышня Евдокия 4 - Юлия Викторовна Меллер

Ключник довольный сравнением хохотнул, а Ванюшка побежал догонять деда.

— Чего это ты его дядькой кличешь? Тоже подарочки дарил?

— Не-а, я без подарочков в сердце уголок сыщу! — беззаботно ответил мальчишка, подмигивая деду.

— Тьфу ты, бабская наука. Ты бы лучше…

— Кстати, дед, — перебил его Ванюша, — ты во дворе всех женок переполошил. По их словам, взгляд у тебя до их нутра доходит, а сам ты такой сурьёзный, важный и на загляденье.

— Скажут тоже… я никого и не приметил… вот же бабы, но глаз у них верный, — расплылся довольный Еремей, забыв, что внук его перебил и чего он хотел ему сказать.

Ванюшка хитро улыбнулся и выхватив из дедова короба пару сладких яблок, что тот привёз в дар князю, кинул одно Олежке, а вторым смачно захрустел, вытирая потёкший по подбородку сок.

Глава 23.

— Не знал я, что у Пушка столько человеческой родни, — пошутил князь, выслушав приветствия московского боярина.

— А как же, княже! Всё как во всех порядочных семействах, — поддержал шутку Еремей.

Юрий Васильевич ухмыльнулся, бросил взгляд на подарки и отпустил боярина. Он устал удивляться, что в его дом повадились гости, используя кошачий предлог.

Довольный встречей Еремей Профыч лениво обкатывал мысль, что Юрий Васильевич больше других братьев схож с Иваном Васильевичем. Такой же высокий, статный, с орлиным взором и тонким носом. Никакой мечтательности в глазах, идиотской улыбки, как говорила внучка, или намёка на добродушие в нём не было. Князь принял его, выслушал, оценил подарки и теперь подумает, что может выжать для себя из этого визита.

После встречи с князем Дунькины измышления казались Еремею чушью, но раз он обещал, что посидит в засаде на отравителей, то исполнит. Точнее,посадит своих воёв слушать и наблюдать у двери.

Отдав распоряжение, боярин улёгся спать. Дорога вымотала его, и старым косточкам требовался отдых.

На женской половине княжьего дома царило оживление. Сначала всех взбудоражило появление боярыни Милославы, потом её рассказы о московском житье-бытье допоздна не давали женщинам разойтись.

Боярыня уважила княжьих служивых жёнок, угостила привезёнными наливками, вялеными колбасами, сырами. Не пожадничала, поставила на стол орешки в меду, сушеную вишню, малинку, томленую клюковку, голубику... Ягоды всем знакомые, но мало кто сушил их, разве что травницы.

Милослава же научила класть сушеную ягодку в травяные чаи, чтобы вкус ярче был. А ещё она подарила женкам при чинах по коробочке с сушёными монастырскими яблоками  —  и уж сколько разговоров было, когда они их попробовали!Оказалось, что ранее им попадалась подделка, а настоящие монастырские яблоки страсть какие сладкие.

Еленка Лыко-Оболенская смотрела на всё широко раскрытыми глазами, изредка бросая вопросительные взгляды на Дуню, мол не слишком ли Милослава любезна со здешними служивыми женками. Евдокия пожимала плечами, призывая боярышню делать свои выводы.

Разошлись все спать, когда луна поднялась на небосводе. Дуня гордилась Милославой и даже немножечко приревновала её славу сказочницы. Мама умела передавать сплетни так, что заслушаешься. Жизнь московских жёнок представала перед слушательницами как необыкновенные приключения, наполненные множеством событий.

Зато на заутрене Дуняша с видом победительницы смотрела на ошеломлённого деда, не отрывавшего глаз от Юрия Васильевича.

— Убедился? — шептала она ему на ухо.

— Да тут всех словно подменили, — ответил ей дед, и Дуня по-новому взглянула на ближнего князя.

— Они вторят Юрию Васильевичу, и у тебя самого пришибленный вид, — не согласилась она.

— А может тут место такое… намоленное… — Еремей перекрестился, слыша проникновенный голос отца Пафнутия.

— Деда, посмотри мне в глаза, — потребовала Евдокия, но в неверном свете свечей зрачок было не разглядеть. — Улыбаться не тянет?

— Чё?

— Деда, дай мне денег и побольше.

— Розог я тебе выдам без счёта! — зашипел он.

— Фух, ну чего ты разошёлся? Я тебя проверяла.

Благость с Еремея сдуло как будто ураганным ветром. Ему ещё поплеваться хотелось, но не в церкви же.

Они с внучкой еле достояли до конца заутрени, чтобы продолжить разговор.

— Ну, докладывай! — требовательно зашептала она, уводя деда в сторону.

— Дунька, вот я  щ ас косу на руку намотаю… — начал он.

— Дед, — она хлопнула в ладоши перед его носом, заставляя замолчать и отпрянуть, — я ж на службе, а ты — она уперла палец ему в грудь, — просто так.

Еремей пару раз моргнул, начал наливаться дурью, но внучка быстро схватила кончик своей косы и сунула ему в нос, пощекотала и требовательно прошептала:

— Да говори же!

— Василисе скажу, как ты с дедом себя ведёшь, — обиженно проворчал он, но сразу же перешёл к делу: — Ночью тихо было, а утром слуга заходил, воду приносил.

— Князь её пил?

— Он ею умылся. Фырчал, как медведь.

— И ничего боле?

— Ничего и никого.

— Откуда ты знаешь?

— Да уж сумел подглядеть, — вспылил Еремей, вспоминая, как выставлял себя дураком, прохаживаясь по коридору и заглядывая в княжьи покои.

— Может, князя окуривают? — продолжала допытываться Дуня.

— Нет.

— Может, обсыпали чем? — не успокаивалась она и Еремей даже позавидовал её фантазии.

— На нём чистая одежа.

— Дед, но неспроста же он по утрам такой… — Дуня постучала кулаком по лбу и скосила к носу глаза, — …ну такой!

— Окружение считает, что Юрий Васильевич набожен и чист душой, оттого в нём такие перемены на заутрене.

Евдокия тяжело вздохнула, но ничего поделать не могла. Не идти же ей самой караулить князя?

Или сходить? Пробраться, притаиться и смотреть в оба! Уж она бы увидела,чего надо и чего не надо! Дуня ещё раз вздохнула, отбрасывая эту мысль.

— Дед, ты приглядывай… не нравится мне всё это!

— Вторушу оставил бдить. У него глаз намётанный.

— Ну хоть так, — согласилась боярышня и увидев выходящую из церкви маму, побежала вслед за ней. На завтрак опаздывать было нельзя.

За обоими столами женщины ели тихо, не в пример вчерашней трапезе. Строгий взгляд Милославы, казалось, контролировал всех. Дуня с интересом поглядывала на стол, который занимали служащие жёнки. Большинству было всё равно, что рядом трапезничали аж три московские дамы.

Степанида ела торопливо и, пряча глаза, завернула в платочек горсть орешков. Женщинам не возбранялось баловать себя, и вкусняшечки они ели поболе, чем горсть, но Стеша брала для