Владимир, Сын Волка 2 - RedDetonator

— Надеюсь, возраст учитывают? — спросил Владимир.

— Ты нас совсем за имбецилов-то не держи! — попросил Геннадий. — Каждый проходит экзаменацию для своего возрастного интервала, поэтому всё точно…

— А вы и есть, вашу мать, — усмехнулся Жириновский. — Но одно хорошо — раз КГБ шесть лет топтался, то остальные, наверное, потратят десятилетия, прежде чем внедрят у себя. Это ведь идеальный секрет — он очень ценен, но даже если его узнают, то использовать не смогут.

— Ты, давай тут, на Комитет не наговаривай! — притворно посерьёзнел Орлов. — Перед генералом сидишь!

— Да сам ведь согласен со мной! — махнул рукой Владимир. — Сколько можно было телиться? Вот сколько можно? Инициативность — ноль! Интеллектуальность — ноль! Дебилы!

— Эх… — тяжело вздохнул Геннадий. — Зато хоть в ГДР и ДРА всё хорошо…

— Миграция, кстати, как проходит? — спросил Жириновский.

— Да кончилась уже миграция, — покачал головой Орлов. — В общем, уехало около двухсот тысяч человек, но примерно двадцать тысяч уже просятся назад. Власти выборочно восстанавливают гражданство и пускают обратно, но проверка проходит по всем инстанциям. Немцы обеспокоены, бурно обсуждают происходящее, слушают россказни возвращенцев и ещё сильнее беспокоятся. Оказалось, что слухи верны — там всё даже хуже, чем в ГДР. Хотя куда уж хуже, да?

— Хуже, чем в ГДР, не бывает, конечно же, — усмехнулся Владимир. — Нам бы по всему Союзу так же плохо сделать, как в ГДР…

— Да, — согласился Геннадий. — Было бы неплохо.

Двести тысяч человек, ушедшие из ГДР, в которой проживают шестнадцать миллионов человек, пусть и удар, но несмертельный. Страны от такой убыли не уничтожаются, пусть это и очень неприятно.

— Спокойнее хоть стало? — спросил Жириновский.

— Конечно! — кивнул Орлов. — Эдуардыч отчитывается Крючкову, что протестные настроения рухнули значительно ниже исторического минимума. Это воспринято руководством как грандиозный успех — кое-где уже решили повторить приём и открывают границы в одностороннем порядке. В Польше открыли, в Болгарии, в Чехословакии — кто-то ломанулся, но таких очень мало. Не получится, как в ГДР, к сожалению.

— Ладно, над этим пусть Эдуардыч голову ломает, — вздохнул Владимир. — Ты-то чем занимаешься?

— Да твоими поручениями… — поморщился Геннадий. — Работа идёт, шефа я обоснованно убедил, поэтому, похоже, что будем отрабатывать.

— Их очень надо убрать, — покачал головой Жириновский. — Аварию так предотвращать не надо было, как надо убрать этих.

— Я работаю над этим, Вольфыч, — ответил Орлов. — И сделаю всё возможное, чтобы цели были отработаны. Специалисты есть и уже на стартовой позиции.

Жириновский, со своей стороны, тоже делает очень многое — тот же Сорос, он ведь не один попробует прийти на руины Союза с целью мародёрства.

Будут и другие богатеи, которые захотят переманить миллионы качественно подготовленных специалистов за копейки.

Чтобы не допустить этого, нужно либо как-то закрыть границы, что невозможно, либо обеспечить высокие зарплаты и положение, что лишь чуть менее невозможно.

Кто-то, неизбежно, уедет в поисках лучшей жизни, но большинство он должен удержать.

Жизнь лучше, чем та, которую могут предложить американцы высококлассным специалистам, Жириновский, в настоящий момент, может предложить только очень ограниченному кругу лиц, но это только пока…

— Что нас всех ждёт? — спросил вдруг Орлов.

— Я не знаю, что именно, — ответил Жириновский. — Но я знаю, что ничего хорошего. И мы с тобой работаем, чтобы смягчить последствия этого нехорошего.

* СССР, РСФСР, город Москва, Кремлёвский дворец Съездов, 4 июня 198 9 года*

Жириновский знал, что никто не успокоится ни на третий, ни на четвёртый, ни на пятый, ни на какой день — сегодняшнее заседание тоже началось спокойно, но, как обычно, перетекло в перебранку.

Это расходится с воспоминаниями Директора, который в прошлой жизни наблюдал за съездом народных депутатов в прямом эфире. У него в памяти это отложилось, как типичное парафиново-номенклатурное заседание очередного пленума КПСС.

Депутаты выслушивали выступающих, те спокойно читали свои речи — всё было цивилизованно, но скучно, потому что слишком привычно. Иногда, в ответ на острые реплики, кто-то аплодировал, а кто-то возмущался, но это быстро прекращалось, потому что неприлично.

Но те воспоминания никак не стыкуются с тем, что видит Жириновский сейчас — «демократы» и «консерваторы» научились «захлопывать» выступающих, то есть, сбивать их речь бурными аплодисментами. Кто-то позволяет себе бессодержательные выкрики с мест, с той же целью.

А может, дело было в том, что трансляция была не такая уж прямая и самые острые моменты телевизионщики пропускали — кто знает, когда камеры записывают, а когда нет?

«Хм…» — увидел Жириновский Горбачёва, вошедшего в зал заседаний.

Генсек сел за стол и начал переговариваться с членами Президиума Съезда. Владимир вспомнил, как именно был избран Президиум — Владимир Павлович Орлов, председатель ЦИК, выступил с открывающей Съезд речью и попросил депутатов проголосовать за состав Президиума, подняв мандаты. Подавляющее большинство, конечно же, подняло мандаты, поэтому утверждение Президиума заняло секунд десять-пятнадцать.

— Товарищи народные депутаты — тишина! — твёрдо потребовал Горбачёв.

Видно, что он чем-то расстроен и раздражён, поэтому выражение лица его не соответствует стандартам «гласного демократа».

— Слово даётся народному депутату Сахарову, — сказал генсек. — Андрей Дмитриевич…

Академик Сахаров поднялся на трибуну и открыл рот.

Раздались бурные аплодисменты, которые не дали ему начать свою речь.

Через несколько минут, когда аплодисменты стихли, Сахаров заговорил.

— На прошлом заседании я не закончил свою речь… — произнёс он. — Я остановился на том, что введение советских войск в Афганистан было ошибкой, так как наша страна понесла экономический и людской ущерб и причинила страдания афганскому народу. Более того, наши действия были направлены против его демократического волеизъявления — он хотел добиться свободы…

— Ох, Господь!!! — закатив глаза, изрёк Жириновский. — За что мне всё это⁈

Митрополит Алексий, сидящий перед ним, озадаченно оглянулся.

— Это просто фигура речи такая! — улыбнулся ему Владимир. — Слава богу, я атеист!

Митрополит резко отвернулся, а сидящие вокруг депутаты засмеялись.

— Вам есть, что сказать, товарищ Жириновский⁈ — громко спросил Сахаров, прервав свою речь.

— Разумеется, есть! — с готовностью ответил ему Владимир. — Но вы продолжайте — у меня будет возможность выступить!

Академик поправил очки, чтобы обдумать его слова, принял какое-то решение и продолжил выступление.

Как обычно, речь его была посвящена слезинке ребёнка, полному неприятию