Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов

– Завтра, – продолжил он, – я дам тебе задание. Если ты его выполнишь без ошибок и без лишних вопросов – значит, я подумаю, стоит ли держать тебя рядом. Если нет… – он усмехнулся, – думаю, тебе не понравятся мои решения.

Эльфийка кивнула быстро, слишком быстро, словно боялась потерять момент. Кирилл отошёл обратно к креслу, сел и откинулся. В его голове кристаллизовалась мысль, что она уже на крючке. Теперь она будет искать не то, как уйти, а то, как заслужить отсрочку.

Но он знал ещё и то, что даже сейчас ей доверять нельзя. Ни на йоту. Каждый шаг должен укреплять её зависимость. И первый шаг он сделал – заставил её самой предложить покорность. Теперь нужно было придумать следующее испытание – такое, где ошибка обернётся для неё не просто страхом, а полной потерей остаточной гордости.

Он дал ей задание словами ровными, как плита – а за смыслом темными, как шахта.

– Завтра, – произнёс Кирилл, – ты отправишься на рынок. Найдёшь то, что я обозначил. Привезёшь. Я сам всё проверю.

Он не стал называть словами то, что он имел в виду. Слов не хватило бы, и лучше было бы, чтобы молчание играло свою роль – оно растягивало в её голове страшнее всяких подробностей. Но тот образ, который всплыл в её воображении – железный кокон, холодная капсула, люди, вынимающие из жизни личности и оставляющие куклы – уже не исчезал. Он сидел в ней, как тяжёлая печать.

Задание было построено так, чтобы ранить на все стороны. Оно требовало не столько навыков, сколько воли. Не столько хитрости, сколько предельной готовности продаться. Кирилл знал, что если она сможет добыть слухи, подтолкнуть нужных людей и вернуться с обещанием – это будет означать, что её гордость окончательно утонула. Если же она откажется – значит, в ней осталось что-то, что он ещё не сломал.

Он не приставлял оружия. Он не давал чего-то невыполнимого. Он дал ей одно холодное условие и полный контроль над ситуацией:

“Принеси мне то, что я обозначил, и докажи, что ты можешь сделать выбор, ради которого не позоришься только потому, что боишься.”

Она понимала, что это не будет простой покупкой. Это будет испытание на то, как далеко она готова зайти, чтобы сохранить жизнь, пусть и тлеющую. Также она понимала ещё и другое… Что сама мысль о том, чтобы вступить в контакт с теми слоями рынка, где продаются такие “вещи”, уже преступна для её культуры. Эльфы не говорили об этом. Они строили стены из высоких слов, но за этими стенами жили те же грязные сделки. Теперь ей предстояло переступить порог, о котором многие в её роду предпочитали молчать.

День был коротким и тяжёлым. Она ходила по ангарам, заглядывала в тёмные окна лавок, слушала шёпоты торговцев, которые как змеи обвивали и без того больные мысли, и везде чувствовала, как её прошлое распадается на мелкие щепки. Лица тех, кого она ломала в “игровой комнате”, мерещились перед её глазами, как тени, и тащили её вниз. И теперь, по какой-то неведомой ей причине, сердце молодой эльфийки металось от стыда, но шаги были всё быстрее – страх делал их ровнее, и даже точнее.

Кирилл наблюдал за ней не с напряжением фельдмаршала, а с той же тихой жестокостью, с какой ученый наблюдает за реакцией в колбе. Он дал ей карту намёком, он дал ей “право выбора” ради того, чтобы увидеть её реакцию. Он собирал не информацию о товаре – он собирал зубцы её души. И каждый её шаг давал ему новые сигналы. Как она торгуется… Как прячет глаза… Как старается не выдать уязвимость, но всё же выдать…

Сейрион ушла туда, где запахи рынка были густы. В нём смешивались окисленный металл… Приторная сладость дешёвой парфюмерии… Неизбежный дым табака и жирных ларьков… Там, среди гулких разговоров и блёклых вывесок, она поймала три вещи. Один слух о “капсуле”, прошептанный между двух торговцев. Взгляд разумного в тени, который, казалось, знает цены и уязвимости. И холодное презрение к себе самой – сильнее, чем нож. В её ушах звенела старая поговорка, которую эльфы шептали между собой в грозный час:

“Лучше умереть, чем быть не-собой.”

Теперь даже смерть представлялась ей почти приятной альтернативой. Её разговоры с людьми были коротки, робки, как ноги у страждущей птицы. Где-то она предлагала цену, где-то – услугу взамен, где-то – обещание сведений о торговых путях. И всюду – этот вечный внутренний монолог:

“Я сделала это… Я приближала это… Я ломала других – и теперь мне надо ломаться самой…”

Слова шли, словно крошки хлеба к пропасти. Чем больше она говорила, тем глубже проваливалась. А вернувшись, она выглядела словно та, чей внутренний свет погас. Глаза затемнели, плечи опустились. Она принесла не предмет – не в явном виде – а связку намёков, разговорами и обещаниями, которые можно было обернуть в сделку. Она рассказала о том самом разумном в тени, о словах, о глазе и шепоте. И в её голосе был уже не только страх. Там был и свежий, режущий стыд.

Кирилл слушал, и в слухе его было столько же удовлетворения, сколько и осторожности. Он не сказал “хорошо” радостно. Он сказал тихо, с той же отстранённостью, с которой иногда аплодируют легко расставшемуся с чем-то врачу.

– Ты сделала шаг. – Произнёс он. – Это важно.

Он не пообещал защиту. Он не сказал, что верит. Он только отметил факт – сухой, как запись в судовом журнале. Это было условием для неё. Она сама принесла ему ключи к своей гибели или спасению. Так как сам факт её возвращения с этими сведениями означал, что её сознание теперь тянется в новую плоскость – туда, где покорность может стать инструментом выживания.

И вот что было самое страшное. Теперь она не просто боялась внешнего кошмара. Она начала бояться себя самой – того, какого рода жертвы она уже готова приносить, чтобы не утратить жизнь. Внутренний голос, который когда-то приказывал ей ломать других, теперь казался диким эхом, и она боялась, что когда он поднимется вновь, она не сможет устоять.

Кирилл, в свою очередь, уже строил дальнейшие шаги – но не в технических деталях. Он думал о владении выбором. Ему было важнее не обладать устройством – важнее было обладать её волей. И тот факт, что она сама пришла и принесла ему то, что он просил лишь намёком,