Шутки Богов. Новая ответственность - Хайдарали Мирзоевич Усманов
– Наши семьи дали нам честь быть его жёнами, – ответила Линь, сдерживая вспыхнувший гнев, – и мы не позволим, чтобы кто-либо посмел унизить имя Императора. Наш долг – оберегать его покой. Он сражается с древними чудовищами, тогда как мы должны укротить этих мелочных хищников.
Обе они сейчас прекрасно понимали, что благородные дома, которые притихли после наказания семьи Цзян, рассчитывают пролезть к Андрею через них. Но вместо того, чтобы давать советам шанс, княжны решили показать силу.
Дом Ло действовал молниеносно. Ло Иньюй, хотя и молодая жена, всё же была официальной наследницей своей ветви рода. По её приказу в столицу выдвинулись три отряда личной стражи клана – элитные “Тигры Рассвета”, отличавшиеся дисциплиной и железной верностью. Они заняли ключевые перекрёстки столицы, а в ночь, когда недовольные дома собирались тайно собраться, их всех разом окружили.
Слухи говорят, что в подвалах дворца Ло целую ночь слышались стоны и крики. А утром все, кто накануне ещё громко шептался о “слабом Императоре”, уже стояли в Зале Исповедей с опущенными головами, принося письменные покаяния и прося прощения у трона.
Семья Хун действовала иначе, более тонко. Их старшие мастера искусно владели интригой и умели ломать чужую гордость не только силой, но и страхом. По распоряжению самой Линь, в дома провинившихся отправились официальные посланники с императорскими печатями – но текст указа был составлен с такой коварной двусмысленностью, что любой мог трактовать его как прямую угрозу лишения титулов и земель.
Чтобы подчеркнуть серьёзность предупреждения, в тот же день два малых рода, наиболее дерзко выступивших против Андрея, были публично разжалованы в простолюдины. Их фамильные знаки власти сожгли прямо на ступенях Хрустального Зала, а самих членов семей отправили в ссылку на северные рубежи, где зимние ветра вырывали дыхание из лёгких.
Но самым страшным стало то, что семьи Ло и Хун действовали не порознь, а слаженно. Когда кто-то пытался жаловаться на жестокость представителей семьи Ло, то тут же попадал под удар семьи Хун, и наоборот. Один за другим благородные дома, ещё вчера мечтавшие проникнуть в покои Императора через его жён, теперь умоляли этих же женщин о милости. В итоге в течение всего лишь месяца столица изменилась. Слуги в трактирах шептались о том, что у Императора железные супруги, и дерзить Императору – значит бросать вызов самим княжеским семействам… Чиновники, прежде игравшие в закулисные игры, вдруг стали тише и внимательнее исполнять свои обязанности… А благородные дома начали посылать во дворец дорогие подношения, но теперь не с претензией, а с искренней мольбой быть услышанными…
А сам Андрей в это время даже не подозревал о том, насколько бурная борьба кипела вокруг его трона. Для него все это было лишь слабым шумом за пределами медитации. Но в глазах Поднебесной это стало символом. Новый Император может не интересоваться мирскими делами, но его жёны и их дома – это молот и щит, которые в любой момент сокрушат любого дерзнувшего усомниться в силе трона.
И когда в следующий раз вельможи обсуждали дела в Совете, все уже говорили с куда большей осторожностью. Ведь все уже прекрасно знали о том, что Император может быть отрешён, но он не беззащитен. Его женщины – его власть, и их семьи – его железные когти.
…………
В очередной день на рассвете к Нефритовым воротам Дворцового комплекса потянулась процессия. девять знамен известных домов, закрытые паланкины, восемьдесят три ларца “покаянных даров”, многочисленные свитки прошений.
Но дворец уже жил по новым правилам. На первом кордоне стояли “Тигры Рассвета” рода Ло. Шла троекратная проверка родовых знаков, снятие амулетов, опечатывание ларцов нитями тишины. Такая нить рвётся, если внутри спрятано что-то с “порчей” – дух, клинок, яд.
На втором кордоне располагались писцы рода Хун. Каждого посла записали в Свод Шагов – кто, откуда, с кем из кланов имел какие-либо взаимоотношения, на какие уезды тянутся их дороги. Андрея не было. Так и планировалось. В тот момент он в саду камней был. В медитации. Посольство пришло “к Императору”, а попало… В полностью отлаженный механизм двух Императриц.
Аудиенцию для прибывших назначили не в тронном зале, а в Зале Белого Песка – длинном, как высохшее русло. Пол усыпан тонкой крошкой моллюскового перламутра. Любой, кто входил в это помещение, оставлял за собой весьма своеобразный узор шага. Который можно было “прочесть”. И всём отражалось всё. Нервозность… Скрытая злость… И даже решимость…
На возвышении располагались две простые, хотя и резные кресла, на которых не было ни золота, ни парчи с вышивкой. За спинами – по одному штандару. Семей Ло и Хун. Между ними – пустое кресло Императора. Не занятое. Как своеобразный знак и граница.
В одном кресле сидела Ло Иньюй. В светлом платье. Её лицевая вуаль была полупрозрачна. А перед ней располагался низкий столик для печатей и короб из янтаря с нитями-узлами.
В соседнем кресле сидела Хун Линь – в тёмном платье. Её тяжёлые волосы были подняты шпильками-“стрелами”, а рядом, на таком же столике, располагался Журнал Внутреннего Этикета и ладанницы с “немым дымом”, от которого ложь дребезжит в горле. У входа в помещение находились камни-свидетели. И каждый посол, переступая порог, касался такого камня ладонью. Если рука потеет, то вспыхнет легкая сияя искра – признак неискренности. Не кара, но отметка.
Говорить от Совета благородных домов вышли трое. Гун Вэнь, из дома Вэнь. Известный старый дипломат, с глазами, как сухая смола… Ли Пань, из дома Пань. Известный хозяйственник, чёткий и строкий, как счёты… Юй Жао, из дома Юй. Лукавый, привыкший прятать остроту в улыбке. Клан Цзян, недавние смутьяны, прислал лишь табличку покаяния. Ведь им запретили присутствие даже в столице. Не говоря уже про Императорский дворец.
Они принесли “смиренный свод” – Семь Правил Взаимодействия. В которые входила просьба узаконить порядок аудиенций… Ограничить внепроцессуальные наказания… Ввести “право последней апелляции” к самому Императору… Закрепить иммунитет послов… Запретить конфискации без трёх подписей… И тому подобное словоблудие.
Сначала Хун Линь мягко ударила палочкой по ладаннице. И по залу потянулась струйка немого дыма.
– Господа, с этого дня любое слово, сказанное при Небесной тени, будет иметь вес клятвы. Мы слушаем. Но помните, что за эту клятву отвечает не язык одного, а весь род.
Гун Вэнь тут же опустился на колени, низко поклонившись, и
