Последний Герой. Том 4 - Рафаэль Дамиров

— Молодость, профессор, это единственный недостаток, который проходит сам собой, — отмахнулся я. — Так вот, вернёмся к суициду. Скажите, можно ли, по-вашему, скажем так, заставить человека спрыгнуть с моста?

Я сделал упор на слово «заставить» и добавил:

— Ну, внушить, приказать ему так, чтобы он сам пошёл и прыгнул?

— Нет, — твёрдо ответил профессор, качнув головой. — В таком виде — нет. Суицид предполагает особый эмоциональный фон, или, если хотите, особое состояние сознания.

— Но ведь люди совершают самосожжения, бывают массовые самоубийства среди сектантов. Как же так? Не сами же они, им кто-то велит.

— Это совсем другое, — терпеливо объяснил профессор Ландер. — Сектантский суицид, самосожжение, массовое самоуничтожение — это продукт фанатизма, своеобразная гиперфиксация сознания на идее. Понимаете, Максим Сергеевич, это особое состояние психики, в котором все другие ценности полностью подавлены одной-единственной идеей или верой. Психика фанатика находится в состоянии чрезвычайного аффекта, при котором сознание сужается до одной точки. И эта идея становится абсолютной истиной, единственным смыслом жизни. Самоубийство в таком случае даже рассматривается человеком не так, как нами, а как высшая форма выражения преданности идее или кумиру. Отказ от жизни воспринимается фанатиком не как поражение или уход, а как величайшее проявление верности, посвящения. Понимаете, не насильственное выполнение чужой команды, а акт крайнего самоотречения, своего рода высшая форма служения. В таких случаях психика полностью отключает инстинкт самосохранения, подавляя даже естественные страхи и колебания.

Он замолчал, чуть помедлил, внимательно посмотрев мне в глаза, и добавил:

— Но ваш случай, то есть тот, который вы описываете, совсем иной. Здесь у человека не было никаких признаков фанатичной веры, не было мотивации, не было того эмоционального подъёма, о котором я говорил. К тому же его поведение явно не укладывается в классическую картину суицидального поведения. И вот это действительно вызывает интерес. Но, к сожалению, я ничем вам помочь не могу.

— Спасибо, — я поднялся со стула.

— Рад был побеседовать.

— И ещё один вопрос, профессор, — я сделал шаг к выходу, а потом словно бы вспомнил что-то важное лишь в самый последний момент.

Старина Коломбо любил такие трюки делать, и сейчас я намеренно скопировал его стиль: развернулся уже у двери, поднял указательный палец вверх и выразительно посмотрел на Ландера.

— Да-да, конечно, — профессор тревожно улыбнулся, явно заинтригованный моим неожиданным манёвром.

— В крови погибшего обнаружено какое-то неизвестное вещество, предположительно — психотропного действия. Как вы считаете, каким образом оно могло попасть в наш захолустный городок?

Ландер слегка нахмурился, задумчиво барабаня пальцами по столу, затем сдержанно и рассудительно ответил:

— Видите ли, я не химик, не токсиколог и не фармаколог. Моя специализация — всё-таки человеческая душа, её лабиринты, тревоги и комплексы.

Своим тоном он даже будто бы пытался меня одёрнуть, мол, почему у меня в кабинете — и такие вопросы?

— Но вы ведь медик, — заметил я мягко, не отводя взгляда от его глаз.

— Конечно, — согласился он осторожно. — Но я всё же больше психолог. А эти вещи — уже совсем другая область медицины.

— И тем не менее, — я снова сделал шаг к профессору, чуть пристальнее смотря на него, — если представить теоретически, можно ли человека под действием психотропного препарата подтолкнуть к самоубийству? Например, воздействуя на него еще и внушением, гипнозом?

— Звучит это, знаете ли, несколько фантастически, — Ландер покачал головой, хотя явно заинтересовался вопросом. — Теоретически возможно многое, конечно. Если вспомнить историю, были случаи в практике спецслужб, особенно в эпоху так называемой холодной войны, когда ЦРУ, например, проводило эксперименты с психотропными веществами и гипнозом. Программы вроде MK-Ultra в США. Там пытались разработать методы воздействия на сознание, чтобы управлять поведением людей. Но, — тут он покачал головой, будто сказку мне рассказывал, — подобные технологии всегда упирались в сложность человеческой психики. Слишком много индивидуальных факторов, слишком много непредсказуемых реакций. В фанатических, религиозных культах подобное возможно, но там люди сами глубоко погружены в идею, их сознание уже искажено определёнными установками. Это не слепое повиновение приказам, а результат длительной психологической обработки и сильнейшего эмоционального воздействия.

— Ну да, конечно, — задумчиво кивнул я. — Согласитесь, дело странное, поэтому я и обратился к вам.

Я сделал паузу, как будто что-то вспомнил ещё.

— Ах да… Чуть не забыл, профессор, — снова заговорил я небрежно, как будто невзначай. — Скажите, что вас связывало с Германом Сильвестровичем Вальковым?

Ландер едва заметно вздрогнул и быстро перевёл взгляд.

— Он… был моим пациентом, — ответил профессор с запинкой в голосе.

— Значит, вы помогали бандиту? — спросил я, внимательно глядя на него.

— Ну знаете ли, молодой человек, — профессор слегка надменно поправил очки, — на тот момент он считался уважаемым гражданином, кандидатом в мэры, меценатом. То, что он бандит, вскрылось лишь потом. И я об этом не знал. И не должен был знать. И потом…

— Вот как? И на ваших этих сеансах он ничего такого криминального не рассказывал? — продолжал я, стараясь уловить малейшее колебание на его лице.

— Абсолютно ничего такого. Обычные человеческие жалобы — бессонница, тревожность, депрессивные состояния. Ничего, что отсылало бы к криминалу, убийствам.

Ну-ну, — хмыкнул я про себя. Я не слишком поверил ему, но кивнул, не подавая виду:

— Понятно. Помогали вы людям, в том числе и Валькову…. Если смотреть на это в общем, то, конечно, похвально. Тогда, может, и мне поможете советом?

— Советом? — профессор слегка прищурился. — На сеанс у меня сейчас, знаете ли, времени нет, скоро придет следующий пациент, но короткий совет я готов дать. Спрашивайте, конечно.

— Видите ли, мне иногда кажется, что во мне живёт другая личность. Будто из прошлого, — я внимательно смотрел ему в глаза, улавливая малейшую реакцию. — Такое вообще возможно?

— Конечно, — кивнул он уверенно. — Но в таком случае это уже вопрос к психиатру, а не ко мне. Подобные симптомы называются диссоциативным расстройством идентичности, или, проще говоря, шизофренией. Тут я вам точно не помогу.

— А вы, значит, психотерапевт?

— Да, психолог и психотерапевт, не психиатр.

— Ну да-да, конечно, — я развёл руками. — Что ж…