Барон Семитьер: Мясорубка - Эл Полефф

изымать органы для пересадки у заключенных — это совершенно нормальная практика. Мне очень понравились его доводы о том, что каждый человек является Божьим творением, но если он систематически нарушает Его заповеди, то Всевышний отворачивает от него свой взор. По человеческим законам он становится преступником, а потому единственным путем к искуплению является спасение жизней более достойных людей. В перерыве мы разговорились с ним. Я поведал ему о том, что Господь говорит со мной. Тогда же он предложил мне помощь в деле Божьем. Он находил тех, кто нуждался в ангельском даре, а я — посланных на землю ангелов. Они вручали мне свою частичку, за что я помогал им избавиться от уз грязной плоти. Я помогал и страждущим людям и крылатым посланцам Спасителя. И судить меня за это имеет право исключительно Господь.

— К сожалению для вас, в руки правосудия попадет только ваш хозяин. Вам же посидеть на скамье подсудимых и познакомиться с виселицей или гильотиной не удастся. И я не могу сказать, что разочарован этим прискорбным фактом.

Пети поднял глаза, в которых плескался страх:

— Вы убьете меня? Без суда и следствия?

Барон встал на ноги, устало потянулся, разминая спину:

— Любой другой с огромным удовольствием прикончил бы вас, отправив на личную встречу с высшим правосудием. К сожалению, мои руки связаны просьбой одной юной особы, чью подругу вы распотрошили. И я обещал ей сделать ваши мучения настолько страшными, что сам Сатана ужаснулся бы ими.

Мясорубка посмотрел на Семитьера глазами, полными страха:

— Что…

Барон кивнул, выудил из своего саквояжа бутылку. Снял сургуч с горлышка, извлек пробку:

— Глотните напоследок. Следующий раз испить хорошего алкоголя вам удастся очень нескоро.

Пети сделал пару глотков. Напиток был крепким — на глазах убийцы выступили слезы.

— Недурной коньяк, не правда ли? Лично выдерживал его в бочке больше двадцати лет. Мало кому выпадает в этом мире честь попробовать подобное чудо. Кстати, он настоян на яде забавной рыбы, которая умеет в случае опасности раздуваться в огромный шар. Ну и еще на нескольких веществах. В сочетании эти токсины вызывают сердечный приступ буквально через… — Барон вытащил из кармана жилета хронометр и внимательно посмотрел на бегущую стрелку. — Да вот, прямо сейчас.

Эжен Пети побледнел и схватился за горло. Судорожно попытался вдохнуть, но вместо этого только издавал страшные хрипы. Семитьер внимательно посмотрел в его стремительно наливающееся синевой лицо:

— Да-да. Сперва удушье, потом — остановка сердца. Правда, неполная. Но кто будет обращать внимание на такие мелочи, если известный анатом в моем лице подтвердит смерть?

Мясорубка сполз на пол, хватая синюшными губами воздух. Барон вытащил из внутреннего кармана сюртука искусно расписанную узорами склянку. Поднес ее ко рту умирающего:

— Кроме того, что вы какое-то время будете живы, я сохраню вашу душу и передам ее туда, где ее с удовольствием примут. Тело уже начнет медленно гнить в земле, а душа окажется в самом страшном аду, который только можно придумать. Уж это я вам обеспечу с легкостью и наслаждением. Кстати, в могиле вы проведете много прекрасных часов, прежде чем тело скончается от удушья. И я обещаю, к моменту, когда крышка захлопнется, вы начнете приходить в сознание. Ну что ж, пора звать контроллера — очевидно же, у вас приступ и вы умираете…

Пети задыхался, царапал ногтями горло, будто силясь разорвать его, открыв доступ спасительному кислороду, но Барон лишь молча наблюдал, как фитиль жизни маньяка медленно угасает.

Эпилог

“Reverend, reverend,

Is this some conspiracy?

Crucified for no sins

An image beneath me”

Pantera, "Cemetery Gates"

Воскресенье, 12 марта, раннее утро

Жители рю Пажоль встречали очередное утро, затянутое серым пологом тумана, пропитанного угольной гарью и сыростью. В бедном квартале Ла Шапель, среди покосившихся домов и кривых улочек, собралась небольшая толпа — проводить в последний путь Марианну Корви. Роза стояла у гроба, сжимая в руках скромный букетик фиалок — любимых цветов покойной. Местные жители с изумлением глазели на процессию. Одетые в лохмотья дети тянули шеи, разглядывая богато украшенный катафалк и восседающего на козлах Лютена, а старики шептались о “мертвячьем лекаре”, чья неожиданная щедрость казалась им одновременно благодатью и проклятием.

Соседи, случайные зеваки и даже местные апаши сегодня собрались у дома, в котором жила рано осиротевшая девушка. Сейчас она лежала в обитом бархатом гробу, украшенном тонкой, изящной резьбой, покоящемся на катафалке. Лежала и улыбалась. Ее искусно загримированное лицо словно вновь ожило: на щеках проступил легкий румянец, губы тронула мягкая улыбка, а золотистые локоны обрамляли голову, подобно нимбу. Марианна выглядела сказочной красавицей, уснувшей после кусочка заколдованного яблока.

“Барон подарил ей достоинство, которого она не знала при жизни”, — подумала Роза, поправляя на груди покойницы ворот пышного белого платья.

Процессия тронулась с места, и шумная обычно улица замерла: люди выходили из домов, снимали кепи и шляпы, молча провожая скорбный кортеж. Впереди шагал отец Рено, священник из церквушки Святой Жанны. Его старая сутана была залатана, но голос звучал твердо, разнося псалмы над мостовой. За ним следовали музыканты — два скрипача и флейтист, и печальная мелодия, которую они исполняли, вплеталась в утренний воздух, отражаясь от облупленных стен.

Наконец, кортеж достиг Пер Лашез. Кладбище раскинулось в тумане, его булыжные аллеи вились среди мраморных статуй и ржавых крестов. Здесь воздух был легче, пахнул мокрой землей и опавшей листвой, а гул заводов доносился лишь слабым эхом. Могилу для Марианны вырыли на краю, под сенью старого дуба. Когда гроб опустили в землю, отец Рено завершил молитву, и Роза шагнула к яме. Она бросила фиалки на крышку домовины и тихо сказала:

— Прощай, Марианна. Ты была солнечным лучиком во тьме моей жизни. Пусть земля тебе будет пухом.

Люди начали расходиться, но Роза осталась у могилы, глядя на свежий холм. В ее душе смешались пустота и покой: Марианна больше не знала боли и нищеты, ее борьба закончилась. Глаза девушки блестели от слез, но в них читалась решимость. Лютеция выжгла ее наивность, оставив лишь закаленный дух, а Барон подарил шанс начать нормальную жизнь.

Над кладбищем пролетел цеппелин, его тень скользнула по земле, словно прощальный взмах крыла. Роза подняла взгляд к небу и слабо, но искренне улыбнулась. Марианна обрела свободу, ее дух воспарил над Лютецией, оставив за собой лишь память и надежду.

* * *

Воскресенье, 12 марта, полдень

— Пьер, вы не видели мастера Семитьера? — Роза вошла