Альфа-особь - Андрей Викторович Стрелок
Баккер с Галловей шли по центральной ''улице'', сопровождаемые группой солдат. Взгляд цеплялся за каждую деталь, словно он пытался впитать в себя то, чего так долго не видел, сидя под землёй. Гул голосов, кто-то ругался из-за пайка, кто-то молил о воде, дети не уставая плакали. Из металлической бочки поднимался сизый дым, там жарили пойманных голубей, крысу кто-то насадил на прут и крутил над огнём, люди смотрели на это с такой жадностью, будто это был ресторанный деликатес.
— Господи… — выдохнула Линда, приложив ладонь к губам. — Они едят всё, что ползает и летает.
— Они всегда так делают, когда голод загоняет к стене, — сухо ответил один из солдат, словно это было не более чем сводка. — Пайков на всех не хватает, да и те выдают через раз.
Но ещё сильнее Линду потрясла другая картина: в дальнем конце ''улицы'' возвышалась грубая деревянная конструкция. Импровизированная виселица. На верёвке болталось тело с мешком на голове, одежда на коленях и локтях была измазана землёй. На шее болталась дощечка с размашисто выведенными буквами ''НАСИЛЬНИК".
— Дьявол, — Галловей покачала головой. — До чего мы опустились...
— До того, что люди решили правосудие сами вершить, — заметил Баккер. Голос его был ровный, но глаза выдавали напряжение. — Ты хотела выйти наружу, вот, смотри. Это теперь новая Америка.
Дальше дорога вела к карантинному сектору. По периметру стоял ограждение с колючей проволокой, охраняемое вооружёнными патрулями. Внутри палатки с красными крестами, белые пластиковые модули, запах медикаментов и дезинфекции перебивал смрад лагеря. Но на фоне слышимого детского кашля и стонов взрослых этот запах лишь усиливал ощущение безысходности. Вдалеке над горизонтом висел серый дым: мобильный крематорий работал непрерывно, избавляясь от тел тех, кому вакцина стала приговором.
Навстречу им вышел Сандерс, уставший, с покрасневшими глазами, но всё ещё сохранивший сухую собранность офицера. Он поправил очки, оглядел их и с натянутой улыбкой произнёс:
— Ну что, коллеги, каково это, выбраться из бункера после двух месяцев безвылазного сидения?
— Лучше бы не выходила, — буркнула Галловей, оглядываясь вокруг. — Если честно.
Сандерс вздохнул, будто и сам был согласен, но через мгновение перешёл в привычный деловой тон:
— Пойдёмте. Я покажу вам результаты. Не всё так плохо, как кажется. Хотя, признаю, не так хорошо, как хотелось бы.
Они направились вглубь карантинного сектора, туда, где решалась судьба остатков нации. Белые ряды модульных палаток тянулись, словно кишка. Шум лагеря остался позади, теперь слышалось лишь гудение генераторов да слабый скрежет медицинских катушек, питающих аппаратуру. Воздух здесь был насыщен хлоркой и озоном, как будто в ноздри вбивали гвозди.
Сандерс шагал чуть впереди, по привычке скрестив руки за спиной.
— Так чего удалось добиться за последние пару недель? — уточнила Галловей.
— В теории всё выглядело стройно, — начал он. — Виртуальные модели и первые подопытные показывали, что метаболический разгон должен быть дозированным. Мы рассчитывали, что кривая адаптации организма ляжет в пределах двух-трёх недель. Иммунный ответ, подъём, последующая стабилизация, переход в состояние контролируемого равновесия. На графиках это выглядело красиво. Красиво и логично.
За окном палатки медсестра поправляла капельницу подростку с серой кожей и тонкими, как у старика, руками и когтистыми пальцами.
— На практике, — продолжил Сандерс. — Оказалось, что организм не машина. Нет никакой плавной линии. У одних скачок метаболизма происходит за часы, у других за дни. У третьих идёт рывками: прилив, истощение, повторный подъём. Наши модели плохо учитывали хаос физиологии, тысяч мелких факторов, которые у каждого разные: скрытые мутации, хронические инфекции, уровень стресса, даже качество питания.
Он остановился, посмотрел на коллег поверх очков.
— В итоге, где мы рассчитывали на ''порчу организма'' у пяти процентов, получили тридцать. Где закладывали смертность двадцать, получили сорок. Где прогнозировали постепенные косметические дефекты, вышли хаотичные мутации костей, кожи, глаз, абсолютно непредсказуемые.
Галловей сжала пальцы на ремне сумки:
— Мы ведь должны были понимать, что теория редко совпадает с практикой?
— Мы это понимали, — устало сказал Сандерс. — Но были уверены, что диапазон ошибок окажется управляемым. Мы строили модели на допущении, что человеческий организм ведёт себя как система со сглаженной обратной связью. Оказалось, в случае с Хронофагом он скорее как хаотический осциллятор. Малейшее отклонение и результат уходит вразнос. Мы хотели слегка подкрутить метаболизм, а получили новый фенотип.
Баккер помрачнел.
— Значит, ваши ''успешные'' дети тоже сбой?
— Формально да, — кивнул Сандерс. — Они не те, кем должны были стать по нашим моделям. Но именно их организм нашёл устойчивую траекторию. Мы пытались направлять, а природа сама выбрала путь, который ей удобнее.
Снаружи донёсся гул, по лагерю снова проехал грузовик с пустыми канистрами, и запах топлива проник даже сюда.
— В теории мы считали себя управляющими процессом, — Сандерс говорил глухо. — На практике мы всего лишь наблюдатели за тем, как природа переписывает человека под вирус.
— Когда мы разрабатывали протокол, — продолжал Сандерс, ведя их между рядами палаток, где лежали испытуемые. — Все строилось на предположении, что адаптация к вирусному вектору пойдёт по схеме контролируемой гипериммунной реакции. Предполагалось: первые сутки организм встречает ослабленный штамм, запускается каскад интерферонов, потом включаются Т-клетки, мы видим типичный подъём цитокинов, лёгкий криз, и через три-четыре дня — выход на плато. После этого наступает интеграция вирусного вектора в ограниченном объёме и формирование новой метаболической нормы.
Он помолчал, глядя, как медики в защитных халатах проверяют показатели у женщины лет сорока с красными глазами и трясущимися руками.
— А теперь реальность, — сказал он мрачно. — Вместо равномерного плато пики и провалы. У части пациентов гиперцитокиновый шторм не прекращается неделями. У других наоборот, полный провал иммунитета, оппортунистические инфекции добивают быстрее, чем вирус успевает встроиться.
Баккер сдвинул брови:
— Почему так?
Сандерс развёл руками:
— В моделях мы использовали усреднённые данные. Средние показатели по популяции. Но оказалось, что Хронофаг в роли вектора — слишком вариабельная платформа. У него десятки точек входа в клеточный метаболизм, и ни один пациент не реагирует одинаково, в одних случаях идёт быстрая перестройка митохондриального аппарата, в других — резкое угнетение работы печени, у третьих — деградация нейронных цепей.
— То есть, — вмешалась Галловей, голос у
