Золотая цепь - Клэр Кассандра

Чарльз покраснел.

– Я не думал, что это серьезно.

– Это серьезно, – сказал Алистер. – Все, что ты хочешь мне сказать, может быть сказано в присутствии моей сестры. Она никому не выдаст нашу тайну.

Чарльз поразмыслил, затем как будто бы смирился с положением вещей.

– Очень хорошо, – неловко заговорил он. – Я хотел сказать, что скучал… ведь мы не виделись после того собрания. Я приходил к вам, но Райза сказала, что тебя нет дома.

– Для тебя меня никогда больше не будет дома, – ровным голосом произнес Алистер.

Корделия снова попыталась вырваться, но брат крепко держал ее за руку.

– Мне следовало расстаться с тобой после того, как ты обручился с Ариадной, – говорил Алистер, и на щеках его выступил румянец. – Мне следовало оставить тебя после того, как ты самым жестоким образом бросил ее. А сейчас ты нашел себе новую невесту, и я понял, что ты никогда не будешь интересоваться мной – или кем-то еще – и наполовину так же сильно, как своей собственной карьерой.

Он отпустил Корделию, и она могла бы уйти при желании, но в эту минуту она почувствовала, что нужна Алистеру. И она осталась, и взглянула в серое лицо Чарльза.

– Алистер, – прошептал он. – Это неправда. Просто у меня нет иного выбора.

– Выбор всегда есть, – возразил Алистер. – Взгляни на Анну, на Магнуса Бейна.

– Я не принадлежу к богеме, не желаю быть изгнанным в полусвет. Я хочу стать Консулом. Войти в Конклав. Хочу занимать положение в обществе.

Алистер испустил вздох, в котором Корделия угадала боль и усталость.

– Теперь ты можешь делать все, что хочешь, Чарльз, и получить все, чего желаешь. Но уже без меня. Я хочу жить, а не прятаться среди теней, пока ты перебираешь подходящих невест в попытках скрыть, кто ты такой на самом деле. Если ты хочешь так жить, это твой выбор, но свой выбор я сделаю сам.

– И это все, что ты можешь мне сказать? После всех этих лет? Нет, мы не можем расстаться так просто, – воскликнул Чарльз, и в этот момент он не был смешон, как тогда, на скамейке, когда пил за собственное счастье. Корделии его горе показалось искренним. Он по-своему любил Алистера.

Но этого было мало. Иногда одной лишь любви бывает недостаточно.

– Удачи, Чарльз, – сказал Алистер, и его темные глаза сверкнули. – Я уверен, тебя ждет успешная карьера.

С этими словами он развернулся и ушел. Корделия внезапно осталась наедине с Чарльзом и почувствовала страшную неловкость. Она уже повернулась, чтобы поспешить вслед за братом, но Чарльз заговорил с искусственной усмешкой:

– Наверное, вы не поняли ни слова из нашего разговора.

Корделия остановилась и произнесла, стараясь не смотреть ему в лицо:

– Я поняла одно: вы причинили боль моему брату. И еще я поняла, что это не повторится.

– Нет, не повторится, – едва слышно ответил Чарльз.

Больше он не произнес ни слова и еще несколько минут стоял на том же месте, глядя ей вслед.

Джеймс открыл высокую стеклянную дверь и вышел из бального зала. Балкон был длинным, с высокими каменными перилами. Когда его отец был молодым, балкона не существовало, он появился после ремонта и перестройки здания Института. Его родители питали пристрастие к балконам.

Джеймсу почти казалось, что он находится на крыше, далеко от гостей, их болтовни, танцев, суеты и шума, но уединение не оказывало на него обычного успокаивающего действия. Он вдохнул лондонский воздух, насыщенный запахами дыма и сточных канав, и различил за силуэтами крыш и башен блестящую черную ленту Темзы. Он вспомнил речную воду, похожую на нефть, на дым в царстве Велиала. Он наклонился вперед, снова сделал глубокий вдох, желая избавиться от стеснения в груди, и его белая накрахмаленная манишка заскрипела, коснувшись каменных перил.

Нет, дело было вовсе не в том, что Джеймс испытывал ужас при мысли о свадьбе с Корделией. Ужаса он не испытывал и подумал: а что же он должен сейчас чувствовать? Когда он думал о жизни с ней в одном доме, его воображению представлялась хорошо натопленная комната, огонь в камине, шахматная доска или карты на столе. За окнами клубится туман, но в комнате уютно, поблескивает золотое тиснение на корешках книг на английском и персидском языках. Джеймс слышал ее нежный голос. Он постепенно погружался в сон, а она читала ему стихи на языке, которого он еще не знал.

Он велел себе забыть о всяких глупостях. Все сложится совершенно иначе: жизнь их будет представлять собой череду неловких ситуаций, им предстоит вести это странное и нелепое существование целый год, терпеть друг друга, соблюдать приличия, притворяться, чтобы потом, наконец, получить свободу. Но все же, когда он закрывал глаза…

– Джеймс.

Он понял, кто к нему обращается, даже не оборачиваясь. Он узнал бы этот голос везде и всюду. Грейс стояла у него за спиной, в тени. Балконные двери были закрыты, но Джеймс видел желтый свет, золотые ленты и цветы, слышал веселую музыку.

– Магнус Бейн каким-то образом заставил фортепиано играть, – негромко произнесла Грейс, – и теперь все танцуют.

Джеймс с силой вцепился в балконные перила и невидящим взглядом уставился на крыши. Он не встречался с Грейс после того собрания в Святилище, не переписывался с ней. Он чувствовал, что это было бы предательством по отношению к Корделии.

– Нам с тобой, наверное, нельзя теперь разговаривать. Так будет лучше, ты знаешь это.

– Может быть, это наша последняя возможность поговорить наедине, – ответила Грейс. Джеймс промолчал, и она продолжала прерывающимся голосом: – Видимо, Ангелу не угодно, чтобы мы были вместе, тебе так не кажется? Сначала я вынуждена была стать невестой Чарльза из-за матери. А в тот момент, когда я освободилась от нее, ты навеки связал себя с Корделией.

– Не говори о ней, не упоминай ее имени, – воскликнул Джеймс со страстностью, изумившей его самого. Потом склонил голову, чувствуя на языке привкус дождя и металла. – Она самая добрая из всех…

– Я знаю, что она сделала ради тебя, Джеймс, – негромко ответила Грейс. – Я знаю, что ты не был с ней в ту ночь. Ты отправился в Идрис, чтобы сжечь Блэкторн-Мэнор. Я понимаю, она сказала это, чтобы защитить тебя от обвинения. Однако я не подозревала, что она способна на подобное коварство.

– Это не коварство. Это великодушие, – возразил Джеймс. – Она согласилась потратить год своей жизни на брак, который не нужен ей и никогда не был нужен, только для того, чтобы спасти меня от тюрьмы.

– Год? – переспросила Грейс. – Значит, вы так договорились?

– Я не буду обсуждать это с тобой, – пробормотал Джеймс. В груди что-то болело. Он не мог дышать, как будто его придавило каменной плитой.

– Должно быть, ты ненавидишь меня, – сказала Грейс. – Ведь это все происходит из-за меня, из-за моей просьбы.

– Я ни в чем не виню тебя, Грейс, но мы не можем больше быть друзьями. Не стоит причинять друг другу лишние страдания.

Некоторое время они молчали. Грейс все так же стояла в тени, но он прекрасно представлял себе ее лицо и фигуру, ведь он видел ее недавно в бальном зале, видел ее зеленое платье и изумрудные серьги. Он узнал это украшение – прежде оно принадлежало Шарлотте. Должно быть, она отдала серьги сыну, чтобы тот подарил их Грейс.

– Я рада, что ты будешь именно с Корделией, – наконец, заговорила Грейс.

– Жаль, что я не могу сказать того же по поводу Чарльза, – ответил Джеймс. – Корделия заслуживает лучшего, и я постараюсь сделать ее счастливой, насколько это возможно. Может быть, Чарльз сделает то же самое для тебя.

– Мы можем пожениться через год, – прошептала она. – Я уговорю Чарльза подождать, а потом ты разведешься с Корделией… это вполне возможно.

Джеймс ничего не ответил. Боль в груди становилась невыносимой. Он чувствовал, что разрывается надвое, в буквальном и переносном смысле.

– Джеймс? – произнесла Грейс.

Он стиснул зубы и проглотил слова, готовые сорваться с языка: «Да, прошу, жди меня, и я буду ждать тебя, Грейс. Я помню лес, и тени, и твое белое платье, Грейс».