Отец. Возродить братство - Евгений Колдаев
Четвертый или пятый этаж, если считать и тот, откуда поднималась их процессия. Над землей, пожалуй, третий. Вокруг – никого. Пустые коридоры, тусклые отсветы ламп, вырывающие из ночной темноты убранство данного здания. Богдан не обращал на это внимания. Сейчас голова его была занята другим – мысленным повторением тех слов, которые ранее говорились капитану. Раз за разом. Ведь он уверился – сейчас его вновь будут допрашивать. Почему ночью? Кто знает, возможно, это такой показательный ход. Может, не хотят конвоировать днем, когда здесь присутствуют работающие люди, которые узнают его. А сейчас здание пустовало. Лишь два раза они встретили яснооких, замерших у стен, словно статуи. Только глаза их ярко блестели, выдавая присутствие своих владельцев. Те кивали, пропускали их без вопросов и разговоров.
И вот окованная железом, тяжелая, двустворчатая дубовая дверь в середине коридора. Перед ней еще один ясноокий, застывший и казавшийся издали куклой со светящимися глазами. Женщина, худая, если не сказать изможденная. Закутанная в плащ из-под которого торчали только ноги в высоких ботфортах. Холодное, ничего не выражающее лицом, как и у всех слуг городского чародея. Мертвенно бледное, точеное. Скорее всего, под накидкой – обтягивающая удобная одежда и оружие. Но этого не разглядеть.
Она даже не обратила на них внимания, не повернула головы.
– Он ждет, – холодный голос, лишенный каких-либо признаков чувств, разнесся по коридору. Если бы камень умел говорить, он общался бы так же.
Богдана ввели в помещение. Это был небольшой кабинет с массивным столом, стоящим у дальней от двери стены. Убранство в темноте не разобрать, а из освещения имелась пара свечей в канделябре на том самом столе. Еще в комнате стояло два стула. Один посреди – крупный, массивный, сделанный достаточно топорно, но очень прочно. Второй вполне обычный, дорогой, мягкий, некая переходная форма от стула к креслу – за столом. Пока что оба пустовали.
Бессмысленно, странно. Его привели, а кто же будет вести допрос? Кто его ждет посреди ночи? Не будет же он тут с этими конвоирами сидеть до утра. Или его будет допрашивать та ясноокая?
– Сажайте, – донесся голос из темноты откуда-то справа и сзади, из угла возле входа и окна, завешенного тяжелыми шторами. Скорее всего, тут было сумрачно даже днем.
Богдана посадили на стул перед столом так, чтобы свечи горели прямо напротив него. Его колени, лицо и руки освещались колышущимся, тусклым светом. Пламя трепетало, хотя дуновения ветра он не ощущал. Цепи приковали к стальным кольцам в полу, дернули, затянули. Конвой вышел. Все это было проделано быстро, отточенными движениями, уверенно. Эти люди не раз и не два делали данную работу. Они в ней являлись профессионалами, как Богдан – в своей. И тут ему стало страшно. Нет, он не боялся боли, пыток и смерти. По крайней мере, считал, что сможет их стерпеть до каких-то пределов, на которые способен выносливый человек. Он не раз прикидывал, что сможет вытерпеть, а что – уже нет. Иллюзий на этот счет Богдан не питал – тело человека, даже такого закаленного, как он, имело свои пределы, и спустя какое-то время его вынудили бы говорить все, что угодно, и подтверждать все, что нужно, ради того, чтобы пытка остановилась. Но он, как стражник, предполагал, что допрос такого рода необходим, как правило, для двух целей: получения верной, объективной информации и запугивания. Пугать его, как он считал, незачем. Сдался добровольно, все рассказал. К тому же Богдан являлся известным ветераном, который долгие годы служил верой и правдой Кракону. Что здесь даст устрашение? А вот правдивые слова и ужасающие, сводящие с ума пытки – в мыслях Богдана эти понятия расходились. Здесь нужна некая грань, на которой человек уже не в силах терпеть муки, но еще не готов нести все, что угодно, а способен рассказать что-то связно и четко. Некая очень зыбкая грань.
Но вот общение в темной комнате с загадочным человеком, стоящим за его спиной, не показывающим лица, в ночное время, когда все достойные и нормальные люди спят... Это, по крайней мере, странно. Неужто время настолько им дорого? Это как раз холодило нервы ветерана, пробуждая в душе зачатки страха. Почему так, а не иначе? Они что-то знают? Догадываются?
«Чертово колдовство», – пронеслась в голове яростная мысль. Видимо, он недооценил возможности яснооких, и они что-то смогли разнюхать.
– Богдан, – голос доносился из-за спины, из темноты – полный чувства пренебрежения, смешанного с усталостью и укоризной. Живой, размеренный, холодный и злой голос, присущий человеку, которому наплевать на других. – Ты лжец.
Богдан дернулся, но не смог повернуться к говорящему лицом. Цепи были хорошо натянуты и закреплены в полу, держали надежно. Даже слегка изменить положение тела оказалось сложной задачей.
Человек, ведущий допрос, сделал пару звучных в темноте шагов и остановился точно сзади.
– Молчишь? – тот, кто стоял за спиной, вздохнул, словно от огорчения, и сделал еще пару шагов. Он не приближался и не отдалялся, прохаживался там, где его невозможно было разглядеть. – Думаю, я помогу тебе в твоем рассказе, – раздался усталый смешок разочарованного жизнью человека. – Начну с того, что твоя дочь...
Тут говоривший сделал характерную паузу, и Богдан ощутил, что его бросает в дрожь, трясет, на лбу проступила испарина. Он напрягся, пытаясь как-то повернуться, увидеть собеседника, взглянуть ему в глаза. Хотел узреть своего противника, понять, что тому известно. Он настолько сильно привык сражаться, не отводя взгляда от врагов, что происходящее приводило его в бешенство. Но стальные цепи держали крепко, и все потуги освободиться не давали желаемого результата. Лишь кожа на руках, ногах, шее и пояснице, там, где ее касался кованый металл, болела все сильнее от его стараний.
– Твоя дочь, – повторил голос, – мы знаем, она... Колдунья!
Глава 9
Бугай где-то там, в глубине своего сознания, подозревал, что услышит нечто подобное, но не хотел в это верить. Отказывался принять то, что городскому чародею и армии его яснооких понадобилось
