Зловещие маски Корсакова - Игорь Евдокимов

– И, конечно, это никак не связано с тем, что под покровом карнавала очень удобно провести Конклав, – догадался Корсаков.

– Именно! – кивнул Галеаццо. – Чистая случайность! Ну что, ты, наверное, устал с дороги? Давай-ка забросим твои вещи к нам и наведаемся в какую-нибудь остерию, что скажешь?

– Скажу, что это первая разумная вещь, которую я слышал от тебя за все утро, – ответил Владимир.

Носильщик погрузил корсаковский багаж в лодку Бонавиты. Владимир и Галеаццо запрыгнули следом и устроились на удобных скамьях. Гребец оттолкнулся от набережной и вывел гондолу на Большой канал. Здешнее движение не уступало по интенсивности Невскому проспекту, только роли пассажирских и ломовых извозчиков или омнибусов с конкой выполняли лодки. Какие-то, с балдахинами, явно предназначались для перевозки важных особ. В других помещались разом десятки простолюдинов, переплывавших таким образом с одного берега на другой. Третьи перевозили грузы. Иностранцам сия картина представлялась невероятно экзотичной, но для самих венецианцев это был просто повседневный транспорт.

– Как добрался? – поинтересовался Галеаццо.

– С приключениями, – отозвался Корсаков.

Дорога действительно заняла три недели. Владимир выехал из Петербурга в Псков, оттуда заглянул в Витебск проведать Горегляда и его пса. Вместо пары часов задержаться пришлось на пару дней – Христофор Севастьянович вел одно расследование, следы которого вели прямиком в губернаторский дом. Учитывая внешний вид Горегляда, его бы туда даже на порог не пустили. Пришлось подсобить знакомцу.

Оттуда Корсаков через Гродно, Варшаву и Краков перебрался в Вену, однако в австрийской столице не задержался и потратил неделю на поездку в Будапешт и Белград. В первом он попытался найти следы Общества (дядя упоминал, что именно здесь встречался с его представителями), однако успеха не достиг. В Белграде Владимир навестил родственников по материнской линии – и гостеприимные сербы обиделись бы, не проведи он с ними еще несколько дней. Оттуда пришлось снова вернуться в Вену и уже сесть на поезд до Венеции. Владимир как раз жаловался на холод в вагонах, когда его историю внезапно оборвал жуткий рев. Корсаков обернулся – и округлил глаза от ужаса. Посреди канала, аки библейский Левиафан, шел, извергая клубы черного дыма, пароход, огромный на фоне гондол и лодчонок. Их гребцы вынуждены были срочно убираться с пути, а потому воздух разносил громкие ругательства, тонущие, правда, в низком утробном гудке исполина.

– Что это за кошмар? – выдохнул Корсаков.

– Где? – лениво уточнил Галеаццо. – А-а-а, ты про vaporetto?

– Кого?

– Паровичок. Город закупил их в этом году, обслуживать Большой канал. Что-то вроде плавучего метро или трамвая.

– Но это же… уродство какое-то!

– Зато быстро, удобно, а совсем охамевшие гондольеры вынуждены сбрасывать цены, – парировал Бонавита. – К тому же, думаю, к нему все скоро привыкнут[34]. И возвращаясь к холодному поезду – я бы на твоем месте не жаловался. На море мог вообще нарваться…

– На что?

– Холеру, например, – на миг посерьезнел Галеаццо. – На двух кораблях нашли заболевших. Их вместе с экипажами поставили у острова Повелья на карантин.

Но долго серьезным он пробыть, конечно же, не мог, а потому с вернувшейся жизнерадостностью добавил:

– Кстати, ты знаешь, что именно венецианцы придумали слово «карантин»?[35]

Владимир закатил глаза.

Их гондола меж тем свернула с Гранд-канала на одну из боковых рио, оставив шумный пароход за спиной. Точнее, за спиной остались вообще все звуки, кроме плеска воды. Гондола скользила по узкому каналу меж поросших мхом угрюмых зданий, вздымающихся с обеих сторон и будто бы сдавливающих маленькую лодку. Их окружала совсем другая Венеция – мрачная и безлюдная.

Однако впечатление быстро рассеялось. Гондола вскоре пристала у мраморных ступеней, ведущих в крохотный, но поддерживаемый в идеальном порядке квадратный садик.

– Вот мы и дома, – объявил Галеаццо. – Не бог весть что, конечно…

– Позволь вопрос: ты знаешь, что не смог бы выглядеть скромным, даже если бы очень постарался? – поинтересовался Корсаков. – А ты, кажется, не слишком-то сильно и стараешься.

– Ладно-ладно, – шутливо поклонился его друг. – Домик, конечно, стылый и мрачный, но столетия нашей славной фамильной истории эти недостатки, пожалуй, искупают. Идем.

Палаццо Бонавита, несмотря на свой почтенный возраст, не производило впечатления запустения. Или хотя бы не слишком отличалось от других домов венецианской знати. Это было квадратное каменное здание, в три этажа, без лишних украшений, если не считать таковыми изящные стрельчатые окна.

Галеаццо толкнул массивную дверь, и они оказались в прихожей. Владимир переступил порог следом за другом. Его шаги по каменному полу отозвались гулким эхом. Здесь было прохладно, пахло старым деревом и благовониями. На стенах – фрески со сценками из античного мира либо же венецианской истории (Корсаков не стал присматриваться). Потолок пересекали мощные резные балки из темного дерева.

Из прихожей они поднялись на второй этаж. Галеаццо провел Корсакова через длинный коридор, пол которого был выложен разноцветной плиткой. Сюда не выходило ни единого окна, а потому темноту разгоняли несколько подсвечников, чередующихся с керосиновыми лампами. Между дверными проемами виднелись массивные напольные вазы, расписанные восточными мотивами, и высокие зеркала в золоченых рамах, отражавшие мерцающие огоньки свечей.

– М-да, насчет мрачного ты был прав, – пробормотал Владимир.

– Не обращай внимания, сами комнаты уютнее, – отмахнулся Бонавита.

Словно в доказательство своих слов, он открыл перед Корсаковым двери в гостиную. И действительно, обстановка здесь разительно отличалась от сумрачного коридора. Гобелены с охотничьими сценами, тяжелые портьеры цвета вина, мягкий отблеск бронзовых канделябров. В центре, вокруг низкого столика, несколько массивных диванов и кресел, мягких и удобных даже на вид. Вдоль стен – цветы и полки со старыми книгами. Явно для развлечения: сплошь стихи и старые романы. У камина стоял еще один столик с парой кресел. На нем – шахматная доска с незаконченной партией. Окна пропускали достаточно света, чтобы гостиная выглядела по-настоящему уютной.

– Пока располагайся здесь, – сказал Галеаццо. – Я проверю, готова ли твоя комната, и вернусь.

Хороший тон предписывал Корсакову чинно усесться на один из диванов, но природное любопытство взяло верх. Он прошелся вдоль книжных полок, изучая корешки старых томов. Выглянул в окна, выходящие как раз на садик у причала. Наконец, подошел к камину и изучил столик. Судя по расположению фигур на шахматной доске, партия подходила к концу и черные разгромно проигрывали. Рядом лежала колода карт Таро. Владимир невольно залюбовался искусным рисунком на рубашке. Тот изображал десять кругов древа сефирот[36] на фоне звездного неба, заключенных в два ромба. Ведомый внезапным интересом, Корсаков протянул руку, чтобы заглянуть под верхнюю карту. В последний момент его остановил женский голос:

– Знаете, что бывает с тем, кто коснется чужой колоды?

Владимир