Отец. Возродить братство - Евгений Колдаев
Богдан сел напротив остроухой. Он чувствовал усталость, и ему хотелось расслабиться и отдохнуть. Все же тяжкая ноша прошлых нескольких часов давала о себе знать. Допрашивать остроухую ему не очень-то хотелось, но он понимал, что это нужно сделать, и чем быстрее, тем лучше.
Богдан подметил, что за то время, пока они шли вместе, с ней произошли некоторые перемены. По крайней мере, того страха, что присутствовал при их встрече, сейчас он в ней не видел. Вряд ли это поможет в разговоре, но ветеран прикинул, что пробудить в ком-либо страх – дело нехитрое. Боль от ударов и угрозы еще большей боли отлично пробуждают животный ужас в ком угодно. Тут он вспомнил, как не так давно допрашивали его самого, и посуровел лицом. Воспоминание было не из приятных.
– Ну что, пришло время вопросов, ушастая, – Богдан попытался расслабиться, садясь поудобнее. – Поговорим.
Остроухая кивнула и ответила медленно, слегка напыщенно, вздернув подбородок:
– Я помогла вам, люди. Помогла спасти жизнь вашего сородича. Помогла по своей воле, поскольку для меня любая жизнь священна. Но говорить мне с вами не о чем. Моя жизнь подходит к концу. Я понимаю это и не скажу ничего.
– Хм, – Бугай удивился такому подходу к делу остроухой бестии. Но в целом понимал, о чем та говорит. Выдавать какие-то секреты тем, кто все равно убьет тебя, глупо. Но она должна осознавать, что ее могут пытать. И будут это делать, если не станет сговорчивее. Смерть ведь не самое страшное, что можно сотворить с пленником. Пожалуй, это одно из простых и легких решений. Может, она не знает этого или настолько сильно смирилась с судьбой? Все ушастые, что ли, такие? Кто их знает? Неужто она не попытается вымолить пощаду? Не попробует обмануть, схитрить, воспользоваться выдавшимся мгновением и убежать? Или договориться, подкупить?
– Слушай, ушастая, я могу начать пытать тебя, как вы сделали это с Властой, – после недолгого молчания и размышления над ситуацией продолжил Богдан. – И тогда ты расскажешь мне все, что я попрошу. Но, поверь, я знаю, о чем говорю и, признаюсь, я не хочу этого делать.
– Почему же, человек? – она смотрела на него своими зелеными глазами, в которых, теперь Бугай точно понимал это, не осталось ни капельки страха. Лишь грусть, безмерная, всепоглощающая печаль и нарастающая злость. Эти чувства не очень-то подходили для того положения, в котором она сейчас оказалась.
– Я несведущ в ваших, хммм... взаимоотношениях, среди ушастых. Как у вас там заведено. Признаю, мы мало о вас знаем, поэтому я буду судить о тебе по нам, людям. И у нас, людей... – тут он вновь вспомнил ночные муки, через которые прошел в Краконе. Тот, кто пытал его тогда, причинял боль ради страданий, чтобы запугать, разрушить человека страхом, паникой и мукой. От этого мурашки побежали по телу.
Богдан помолчал несколько мгновений, но быстро собрался с мыслями и продолжил:
– У нас не принято делать то, без чего можно обойтись. Особенно резать кого-то живьем или ломать ему кости, – он посмотрел на нее с прищуром, тяжелым взглядом холодных глаз. – Так вот, ушастая. Ты помогла нам, я ценю это и не хочу причинять тебе вред, если без него можно обойтись.
– Человек, чем больше я смотрю на вас, тем больше вас не понимаю, – злобно, сквозь зубы выдавила она, и Богдан понял, что разговор пошел не в то русло, на которое он рассчитывал.
– И что тебе неясно, ушастая? – хмыкнул Бугай. Ему в голову пришла мысль, что поначалу можно обойтись без вопросов, и просто послушать, что эта остроухая скажет о людях и о себе самой. Он столь мало знал о ее племени, что любые слова, любая информация, могли стать полезными.
– Вы – смерды. Роетесь в нечистотах. Живете ради выгоды. Бесцельно. Бездумно. Разрушаете все живое. Хаос – ваша стихия. Смерть – оружие, – остроухая говорила с нарастающей злобой, отрывисто, горячо. – Даханы не могли ошибаться. Вы живете мало. Несколько десятков зим. Хотите обладать всем миром. Пожрать все, все вобрать в себя, переработать, извратить. Вы ужасны и лживы. Ваши, – тут она сделала паузу, переводя дыхание и явно выбирая нужное слово, – ваши ульи, «города» на вашем корявом наречии, это грязь, кровь, вонь и хаос. Источник нечистот, болезней и заразы, искажающий все вокруг. Во главе вашего племени стоят существа, для которых жизнь не значит ничего. Жизнь иных существ, жизнь собратьев, зверей, деревьев, всего! – она распалялась все сильнее и сильнее и уже не просто говорила, а кричала, выплевывая слова. – Они! Колдуны! Они продлевают свою жизнь! Пьют вашу кровь. Кровь ваших детей! Их колдовство. Их чары… Они рвут в клочья все мироздание! Весь порядок! Все. Вы – враги этого мира. Мир убивает вас, отталкивая, исторгая, как болезнь. Но вы рождаетесь и рождаетесь! Все больше и больше! Плодитесь. Как сорняки, как саранча. Вы – болезнь этой земли!
Она остановилась, злобно буравя его взглядом, перевела дух. Слова прозвучали достаточно обидные, но мужчины воспринимали их не как оскорбления, какими они, вероятно, являлись для остроухой в ее мыслях, и чем должны были послужить, в ее понимании, а как информацию о себе, о людях. О том, какими их считали эльфы. Хромой застыл и не говорил ничего, за что Бугай был ему безмерно благодарен.
– Хм, много слов, ушастая, но... – Богдан даже улыбнулся ей радушно, без злобы. – Ты сказала, что тебе что-то неясно. Так что?
На улыбку она ответила оскалом и огнем в глазах.
– Как вы, мерзкие твари, можете жить друг с другом, – она дернулась. Богдан отметил про себя, что она проверяет на прочность путы, и приготовился к нападению. – Вас восемь, у вас нет вожака. Никто из вас не руководит другими стальной рукой, как должно быть в вашем мире. Не пугает остальных и не понукает. Не требует повиноваться. Не обещает смерть за непослушание. Вы пришли по нашим следам, чтобы убивать, чтобы отомстить. Я видела, ваша женщина, она важна для вас. Может, она – ваша госпожа?
Богдан с трудом сдерживал смех, его понемногу начинало трясти от услышанного, и ладонь инстинктивно прижалась ко рту в попытках
