Предатель - Энтони Райан
— Не дёргайтесь, — рявкнул Делрик, глянув на меня. — Вам не понравится, если моя рука сейчас соскользнёт. — В его лице и голосе появилась твёрдость, которой я раньше не видел, но, по крайней мере, она не была направлена на меня. Он продолжил своё дело, больше ничего не говоря, но на лице у него застыло выражение человека, вынужденного выполнять крайне неприятную работу. Я заставил себя посмотреть на рану, увидев узкий порез в дюйме от левого бедра. Окружающая кожа покраснела из-за того, что Делрик сжал края раны, но я не увидел никаких признаков более глубоких оттенков, свидетельствующих о гниении.
Я лежал спиной на чём-то вроде тюфяка из мешковины, наполненном тонкой соломой, пытался не шевелиться и страдал от боли. Обычно Делрик, прежде чем приступать к работе с иглой, смазывал поражённую плоть своих подопечных каким-нибудь обезболивающим бальзамом. В моём случае он этим явно не озаботился. Камера выглядела непримечательно, помимо размеров — больше обычного, и с высоким зарешёченным окном у потолка. Я бы предпочёл голые стены, поскольку этот проём не давал возможности взглянуть на внешний мир, и при этом наполнял мою тюрьму постоянным потоком холодного воздуха.
— Что она вам сказала? — спросил я Делрика.
— Что вы пытались её убить, — ответил лекарь, не глядя на меня. — Что Элбирн Суэйн, человек с которым я служил долгие годы, мёртв от твоей руки, предатель.
— Первое правда. Второе ложь. — Я засопел сквозь зубы, когда он завязывал последний стежок. Сжав кулаки от приступа боли, я продолжал говорить, стараясь не допустить отчаяния в голосе. — Впрочем, вряд ли это имеет значение. — Я смотрел, как лекарь накладывает чистую повязку на рану, а потом начинает собирать свои вещи. — Не сказали ей, не так ли? — спросил я, от чего он резко замер. — Про свою роль в её излечении. Не сказали, что это была ваша идея, чтобы я отправился на поиски Ведьмы в Мешке.
Он не повернулся ко мне лицом, но прищуренные испуганные глаза встретились взглядом с моими.
— Вот и хорошо. — Я ощупал пальцами покрытую коростой шишку сбоку на голове. Она заболела, когда я её ткнул, но не той постоянной пульсирующей болью, которая мучила меня после того, как Алтус Левалль проломил мне череп. — И не говорите, — добавил я, встретив взгляд Делрика и надеясь, что он воспринял моё искреннее намерение. — Она убьёт вас, и любого другого, если заподозрит, что он в этом участвовал. Как уже убила Суэйна.
— Там было много глаз, — сказал он, хотя его тон был далёк от верующего-фанатика. — Свидетели…
— Были, — перебил я. — И, думаю, все они люди герцога Вирулиса. Ни одного из наших. Это ни чём вам не говорит, просящий?
Он снова отвёл глаза, руки дрожали над инструментами.
— Она приказала не причинять вам вреда, — сказал он. — Ожидается судебное разбирательство, хотя она ещё не объявляла, когда оно состоится.
— А война?
— Слухов много, и они разлетаются быстро, сложно понять, чему верить. Впрочем, разведчики докладывают, что Лжекороль ведёт армию на север.
— Разведчики? Мои разведчики? — На ум пришли картины жутких наказаний, постигших Лилат, Тайлера и остальных. Эйн с Эймондом тоже были потенциальными жертвами ярости Эвадины, но, судя по судьбе Куравеля, их в любом случае не ждало ничего хорошего. Я мог только надеяться, что им хватило благоразумия убраться из города и скрыться.
Делрик покачал головой.
— Они исчезли. Во всяком случае, большинство. Горстка вернулась, из тех, чья верность восходящей-королеве сильнее верности человеку, объявленному предателем. — Он замолчал, проводя рукой по почти лысому скальпу. — Сегодня её коронуют… — Он запнулся, впервые посмотрел мне прямо в лицо и заговорил дрожащим, быстрым шёпотом: — Писарь, на коронации она кое-что объявит. Великий и чудесный дар Серафилей, так она это называет.
— Ребёнок, я знаю, — спокойно пробормотал я, хотя меня одолевало извращённое желание рассмеяться. — Дар Серафилей. И её святая, благословенная женственность остаётся незапятнанной низменной человеческой похотью. — В моей груди вскипело веселье, но быстро угасло, поскольку движение вызвало новый приступ боли. — Теперь ей придётся меня убить, — пробормотал я, когда вспышка утихла. — Не понимаю, почему она не сделал этого до сих пор.
— Нет, понимаете. — Делрик собрал в сумку остатки своих вещей и перекинул ремень через плечо, поднимаясь на ноги. — Писарь, я больше ничего не могу для вас сделать. Простите.
— Просящий, — сказал я, когда он подошёл к двери камеры, отчего Делрик, уже поднявший руку, чтобы постучать охране, замер. — Вам нужно бежать. Выберите тихий момент и убирайтесь от неё как можно дальше. Но не медлите. Иначе знание, которым вы обладаете, станет вашей гибелью.
Делрик ещё секунду держал руку, а потом опустил её и сунул в сумку.
— Пришлось постараться, чтобы скрыть это, не так ли? — сказал он, снова присаживаясь возле меня. Потом открыл руку, и в ней оказался небольшой свёрток, завёрнутый в хлопок, несколько испачканной тем местом, куда я его спрятал, когда притворялся, что писаю. Сжав ягодицы, я понял, что целитель осматривал меня усердно.
— Не буду спрашивать, что это, — добавил Делрик, снимая хлопок, под которым была склянка, которую дала мне Лорайн. — Но казнь предателя — отвратительная штука, так что не стану лишать вас возможности побега.
Я хотел было сказать, что я слишком большой трус, чтобы совершить самоубийство, но не стал. У меня для этой склянки было другое применение. Лучше, если Делрик будет думать, что это его последний акт сострадания к бывшему товарищу.
— Спасибо, — сказал я, взяв склянку, и тихо добавил: — Помните, что я сказал. Бегите как можно быстрее и дальше.
Он не подал никакого знака согласия, только бросил последний прощальный взгляд, а потом вернулся к двери и громко постучал, вызывая охранника. Та открылась почти немедленно, отчего я заподозрил, что стоявший по ту сторону человек старался подслушать наш разговор. Я мельком увидел суровое, грубое и знакомое лицо, когда дверь открылась, позволяя Делрику выйти, а затем захлопнулась с гулким грохотом.
* * *
Я не слышал слов заявления восходящей-королевы со ступеней останков Куравельского собора. Даже несмотря на все способности Эвадины, её голос не достигал меня здесь. Впрочем, крики я слышал. Громадное излияние благоговейного одобрения продолжалось будто бы целую вечность. Позднее я узнал детали её речи, но слова, написанные на бумаге, наверняка не смогут передать
