Бюро «Канун», или Ужасы Ивота - Николай Ободников

Как вы знаете, красота — понятие относительное. Да, кто-то в разы стройнее или ровнее в нужных местах, тогда как вас разносит по всему дивану всего от одной печеньки. Да, чей-то голос — услада барабанных перепонок, в то время как от вашего разбегаются мыши и лопаются стаканы в караоке-баре. И всё же это не повод психовать и бросаться на себя в зеркале или на окружающих. Ведь в противном случае вы только укорените собственные комплексы, явив миру самое страшное уродство — внутреннее…

Глава 21

Много чего разбросано по Старому Ивоту — стеклянные шарики, пустые обещания, парочка озер… И если первое озеро прославилось в начале лета всплывшими в нём гробами, то во втором всплывали разве что брюхом к солнышку во время купания. И название тому рафинированному озеру, расположенному на стыке улиц Карла Маркса и Фокина, — Лознянское. О, и не хватайтесь вы с такими лицами за спасательные круги и круги под глазами! В этом озере будут просто стирать. А стирать, как вы знаете, можно что угодно: грязную одежду, ошибку в тетради или даже чью-то жизнь…

Итак, Старый Ивот, озеро Лознянское, над водой носятся ласточки…

Вдоль озера чинно прогуливался сорокапятилетний Эдуард Филимонов — потомственный сварщик, вахтовик и заклинатель перегара. Он наслаждался солнечной погодой и чекушкой водки, употребленной под апельсинчик. Однако прием солнечных ванн неожиданно прервался: ноги мужчины сами по себе остановились, а в его сердце неожиданно закрался безотчетный страх, потеснив тахикардию.

— Да чтобы мне пельмени варить, а не металл! Что это со мной? — удивился Эдуард, ища объяснение своей спонтанной тревоге.

Но вокруг всё было по-прежнему: щебетали птицы, над водной гладью гулял ветер, на мостике женщина стирала белье. Эдуард тут же ощутил потребность переброситься с ней хоть парой словечек.

— Что, дуреха, стиралку сломала? — участливо поинтересовался он. — Хотя это, конечно, по-нашему: ручками-ручками всё делать! Что скажешь, а?

Женщина ничего не ответила, продолжив упорно взаимодействовать с бельем — чем-то его посыпа́ть, полоскать, а затем и отбивать камнем. Эдуарду были видны только ее спина и усердно взмахивавшие руки. Тут он сообразил, что черно-белый сарафан женщины и ее выцветшие волосы были неестественно неподвижны, несмотря на ощутимые порывы ветра. Эдуард перепуганно потянулся к крестику и растерянно обнаружил, что тот пропал.

— Вот же алкаш, божечку потерял!.. — пробормотал он. — Может, приварил куда случайно?..

Женщина между тем вынула из белья чей-то нательный крестик и безразлично зашвырнула его в озеро. Эдуард от изумления приоткрыл рот. Он мог поклясться, что брошенный в воду крестик принадлежал ему!

— Эй, баба! Ты чего это сейчас выкинула, а?! — сердито крикнул Эдуард.

Женщина зловеще замерла. Солнце побито уползло за тучу, стих ветер… И тут сарафан и волосы неизвестной с хлопаньем затрепетали — вопреки погоде и здравому смыслу! А затем женщина снова взялась за белье. Эдуард пригляделся и с ужасом опознал в нём собственную одежду. Неизвестная посыпа́ла ее иголками от елового лапника — того самого, который разбрасывали на похоронах по дороге, чтобы мертвец нашел путь на кладбище. После этого женщина, как оказалось, сполоснув одежду, раздирала ее острым камнем.

— Т-ты, б-баба!.. Сейчас же прекрати!.. Кому говорю! — возмущенно потребовал Эдуард. — П-перестань!.. Эт-то же мои вещи!..

Однако женщина всё равно продолжила увечить его одежду столь странным образом. В ее безразличных движениях читалось нечто пугающее и неотвратимое — сулящее преждевременную кончину.

— Да что же ты делаешь?! — нервно вскрикнул Эдуард.

— Тебе саван! — неожиданно обернулась женщина.

Ее лошадиное лицо просвечивало чернотой, словно под ним жило подземное солнце. Ее же зрачки лучились ядовитой белизной, тогда как сами глазные яблоки были невообразимо черны. Женщина напоминала оживший негатив, исторгнутый из ночного кошмара некоего больного рассудка. Узрев чудовищный лик зла, Эдуард едва не откусил себе язык.

— Сгинь!.. Сгинь, прокля́тая!.. — в страхе попятился он, хватаясь за пустое место, где раньше был крестик.

Через мгновение мужчина глупо упал. В голове у него зазвенело, сдавило грудь, во рту появился подозрительный еловый привкус.

— Эдик, ты чего? — раздался чей-то озабоченный голос.

Это была соседка, возвращавшаяся из магазина. Она озадаченно стояла прямо над Эдуардом. Тот присел и ахнул: пугающая незнакомка исчезла, оставив на мостике его одежду.

— Где… где она?! — непонимающе спросил Эдуард.

— Кто?

— Та жуткая бабища! Окаянная баба, портившая мою одежду, — где она?!

Соседка нахмурилась:

— Тебя никак «белочка» орешком одарила? То к мостику крадешься, то сам с собой разговариваешь, то спотыкаешься, словно срам на весь горизонт увидел. Горячка у тебя, Эдик. Горячка!

— Ну да, горячка… — ошарашенно согласился Эдуард, ничего толком не понимая.

Он растерянно забрал свои вещи с мостика и в глубокой задумчивости вернулся домой — в широкую и просторную домину. Эдуард тихонько прошмыгнул в ванную и принялся вычищать из одежды еловые иголки. Вскоре он разделся до трусов — сказались усердие, чувство вины и проспиртованные килограммы сала на его теле. Тут к нему заглянула жена — Мила.

— Эдичка! А что это у тебя?.. — изумилась она.

— Вот она, явилась! Милка-хренилка! Кто дверь настежь оставил, а?! — огрызнулся Эдуард, решив всё отрицать. — Собака мою лучшую одежку на дорогу вытащила! И я, кстати, не пил!..

— Да шут с твоей одежкой! С тобой-то что?!

— В смысле?

— Глаза-то залитые разуй! Что это?!

Эдуард оскорбленно проследил за взглядом жены и мелко затрясся, словно принесенный на дискотеку холодец. Его тело покрывали страшные венозные гематомы, напоминавшие следы маленьких копытец. А затем Эдуарда стошнило — омерзительными сгустками из крови и еловых иголок.

— Свят-свят-свят! — перекрестилась Мила и потащила побледневшего мужа в спальню. — С тобой что, в детстве в «съедобное-несъедобное» не играли?! Ты зачем елкой закусывал, бестолочь?! Допрыгался аркаша-алкаша, да? Живо в кровать!

Эдуард растерянно улегся в постель, и его стошнило еще раз — в вовремя подставленный супругой тазик. Неожиданно пятна на его теле начали нестерпимо жечь и чесаться.

— Мил, водички бы, а, — сла́бо попросил Эдуард.

Жена раздраженно вышла. Мужчина моргнул и вдруг обнаружил, что рядом с изголовьем его кровати стояла та самая страшная женщина, повстречавшаяся ему на мостике. В ее синюшных руках был ивовый прутик с бронзовым копытцем на конце.

— Мила!.. Мила, твою мать!.. — истошно заорал Эдуард, вновь хватаясь за пустое место на шее.

В спальню вбежала Мила с кружкой воды:

— Что случилось?! Болит где-то?! Сильно?!

— Она… она здесь!.. — просипел Эдуард и затравленно скосил глаза вбок.

— Кто, любимый?.. Кто здесь?..

— Она! — И Эдуард взглянул на страшную женщину.

— Зови меня — Умертвина! — бездушно рассмеялась та