Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Ты способен вообразить мир, в котором я сказала бы «нет»?

Киян повела Маати в боковой коридор, уходивший в западном направлении.

Перемены, сопровождавшие переход из общественного пространства под улицами Мати в тоннели под дворцами, не сразу бросались в глаза. Да, здесь были ворота, но их держали открытыми. Присутствовали и стражники, но в малом числе. Однако некоторое время спустя навстречу попадались только слуги или рабы, и наконец Киян и Маати оказались в покоях хая Мати.

Киян медленно отворила массивную дубовую дверь и жестом предложила Маати подняться по лестнице следом за ней.

Детская находилась высоко над сетью тоннелей. В каменном очаге ревел огонь, в окно светило солнце. Нянька, девушка лет шестнадцати, дремала на стуле, а ребенок тихо гукал и пускал пузыри в кроватке.

Маати подошел ближе, и крошка, притихнув, посмотрела на него недоверчиво, а потом широко заулыбалась.

– Только начала спать по ночам, – тихо, чтобы не разбудить девушку, сказала Киян. – А то две недели мучилась коликами, плакала, бедняжка. Даже не знаю, что бы мы делали без нянек. Теперь все хорошо. Мы дали ей имя Эя.

Киян склонилась над кроваткой и подняла дочь. Такое естественное движение. Маати вспомнил, как много лет назад в совсем другом мире он точно так же брал на руки ребенка.

Киян словно прочитала его мысли:

– Итани-кя сказал, если все получится, как вы с даем-кво задумали, ты отправишься на поиски сына. Найит, да? Так его зовут?

– Да, Найит, – сказал Маати. – Я разослал повсюду письма, но ответа пока нет. Может, и не будет. Но я же никуда не денусь, и если он или его мать захотят меня найти, это будет нетрудно сделать.

– Сочувствую, – произнесла Киян. – Им, конечно, тоже нелегко, но…

Маати только покачал головой и посмотрел на кареглазую малышку, которая гулила и хватала ручонками воздух. Поэт знал, сколько крови, боли и предательства предшествовало ее появлению на свет.

– Она прекрасна, – сказал Маати.

– Да послушай же меня! Я дело говорю.

Семай лежал в воде, прислонившись спиной к бортику бассейна. Опустив ступни в теплую воду, Размягченный Камень с безмятежным видом смотрел в заполнявший баню соленый пар.

У дальней стены из бассейна выбралась стайка девушек. Слугу они оставили вылавливать раскачивающиеся на воде подносы с чайниками и пиалами, а сами направились в раздевалку.

Баараф нетерпеливо ударил по воде ладонью:

– Хватит пялиться на голых девок! Успеешь еще! Если Маати-тя вернется, чтобы помочь мне с каталогизацией…

– Думаю, твое «помочь» вызовет у него возражения, – сказал Семай, хотя с тем же успехом мог промолчать.

– Безусловно, это крайне важно для дая-кво. До меня дошли слухи, что Ваунеги хотели продать библиотеку кому-то из правителей Западных земель. Потому-то Маати сюда изначально и послали.

Семай закрыл глаза. Слухи и предположения множились, и, возможно, он бы сделал доброе дело, если бы поправил Баарафа. Но Ота попросил его молчать, и дай-кво в своих письмах настаивал на том же.

Если всплывет правда о том, что сделали гальты, и о том, что они намеревались сделать, это приведет к уничтожению их народа. Будут затоплены города, погибнут от голода все: мужчины, женщины, дети. Но этого можно избежать – хватит одного-единственного слова, тихо произнесенной угрозы. Ресурсы для разрушений неисчерпаемы, пока у поэтов есть хоть один андат. Чем уничтожать тысячи невинных людей, Семай предпочтет терпеть полубезумные идеи старого приятеля и ждать, когда дни станут длиннее и теплее.

– Поскольку библиотека разделена на части, – перешел Барааф на возбужденный шепот, – мы можем упустить нечто важное, то, что делает нашу коллекцию такой ценной! Ты должен перенести свою часть в здание библиотеки, иначе может случиться беда.

– Например?

– Не знаю. – Баараф начал злиться. – Именно это мы с Маати-тя и пытаемся выяснить.

– Ладно. Вот перероете все, что есть у вас, тогда и приходите в дом поэта и копайтесь там.

– На это могут уйти годы!

– Я позабочусь, чтобы все книги дождались вас в целости и сохранности, – заверил его Семай. – А ты говорил с хаем насчет его личной библиотеки?

– Да кому она нужна? Там же только копии договоров и соглашений за пять последних поколений. Разве что можно вытащить на свет какой-нибудь мудреный трактат по этикету. Кому надо, пусть приходят и берут. А вот у тебя самые ценные книги. И по философии, и по грамматике, и по изучению андатов.

– Да, нелегкая жизнь у библиотекаря, – сказал Семай. – Замкнутая, скучная.

– Ты заносчивый буквоед! – воскликнул Баараф. – Это всем известно, но я единственный в городе смело говорю это тебе в лицо. Надменный, эгоистичный, мелочный буквоед – вот ты кто.

– Ну что ж, до библиотеки не так уж и далеко. Отчего бы не прогуляться.

Баараф просиял. Но в следующий миг сообразил: речь не о том, что поэт принесет ему книги. Он скривился, как будто откусил половину свежего лимона, крякнул, точно рассерженный гусь, вылез из бассейна и исчез в клубах пара.

– Ужасный человек, – заметил андат.

– Знаю. Но он мой друг.

– Ужасным людям друзья нужны не меньше, чем хорошим, – подхватил андат. – Может, даже больше.

– Ты сейчас кого из нас имеешь в виду?

Размягченный Камень не ответил. Семай понежился еще в теплой воде, а потом тоже вылез и пошел в раздевалку. Там вытерся свежим полотенцем и надел выстиранные и уже высушенные одежды. Другие мужчины в комнате непринужденно переговаривались, шутили и смеялись. Семая они приветствовали сугубо формально.

В этот сезон у него было мало работы. Зимой утхайемская молодежь развлекала себя тем, что устраивала званые вечера с музыкой и пением, но для Семая пирожные имели привкус пепла, веселые песни казались фальшивыми. Где-то в этом городе под пристальным надзором родного брата сидела взаперти женщина, которую он поклялся защищать.

Семай поправил перед зеркалом свой наряд и улыбнулся, как маску надел, в тысячный раз почувствовав всю тяжесть когда-то принятого решения.

Выйдя из бани, он направился по широкому тоннелю с низким потолком на восток, через некоторое время свернул в более просторный коридор – на зимнюю дорогу, что вела к дому поэта и дальше разветвлялась на тысячи убегавших под старый город ходов.

Вдоль стен стояли или сидели люди, одни разговаривали, другие пели. Старик, возле ног которого лежала собака, продавал с ручной тележки хлеб и колбаски.

К девушкам, которых Семай видел в бане, присоединились молодые мужчины. Они шутили и принимали различные позы, верша старинный ритуал ухаживания.

Размягченный Камень сел на корточки возле стены и осмотрелся, прикидывая, что потребуется для того, чтобы обрушить на всех этих людей каменные своды.