Сколько волка ни корми - Карина Сергеевна Володина

– Зачем мне твоя одежда?

– Потому что не могу я в одежде бегать, глупенький.

За поясом, рубахой и сапогами летят на снежную землю кожаные штаны – только сначала девушка из них что-то достаёт.

Нож, понимает Вран. Большой, искусный охотничий нож – весь вязью узоров покрытый, белыми камнями отделанный. Может, не охотничий даже, а обрядовый.

– За кем бегать собралась, красавица? – негромко спрашивает он, делая шаг назад.

– Не за кем, – отвечает девушка, – а куда. Домой я побежала, Вран. Брат меня там с сестрой ждут, обещала я им до рассвета вернуться. А ты одежду-то мою с земли подбери, не получишь ты горшочка, если завтра её мне не отдашь.

Вран открывает рот. Даже не знает, что хочет сказать, спросить, ответить – вылетают из его головы со свистом все приговорки от нечисток, не вспоминает он, что может на помощь позвать, крикнуть – да и хорошо, наверное, что не кричит.

Потому что девушка смотрит на него лукаво в последний раз, бросает нож в землю, метко в почву втыкая, отходит на пару шагов, спиной поворачиваясь – и кувыркается назад, чёрной волчицей на четыре лапы приземляясь.

Подхватывает нож в зубы, вырывая из земли, – и в лес убегает, не успевает Вран и выдохнуть.

А лапы-то задние в коленях согнуты, как у человека.

Глава 2

Побег

– Выменял, – говорит Войко. – Как пить дать – выменял.

– И на что выменял? – раздражённо спрашивает Вран.

– Да Чомор тебя знает, на что, – хмурится Войко. – Вот в этом-то и беда.

– Какая беда?

– А на горшочек и выменял, – соображает Деян. – Горшочек-то не простой, от Латуты, а она – зелейница, под ведуньей ходит, значит, ведунья ей горшочек и дала. Мало ли что там на горшочек наговорено – бабка и сама уж забыла, а может, сила в нём была какая.

– Обережная, – подхватывает Войко. – Бабка не дура, в незаговоренных горшочках зелья свои варить не будет. А ты взял и отдал его непонятно кому. Упырице какой, русалке сбрендившей. Она горшочек в своё болото утащит, гадостей в него нашепчет, а потом тебе вернёт.

– Да потерял он мой горшочек, – фыркает Латута. – Или разбил, а признаться боязно. А вещи эти… Наверняка выменял на что-то давным-давно, ему много всякой дряни торговцы сбагривают, говорят – точно серым станешь, а он ведётся. Знаешь, сколько у него барахла под кроватью валяется? Уже самому торговать можно выходить.

– Девичью одежду мне сбагрили? – поднимает брови Вран. – Сказали, по-твоему: «Девичью рубаху на себя натянешь – сразу в лютого обратишься»? Может, ты бы на это и купилась, но я не такой дурак.

– Да где тут девичье-то? – спрашивает Войко недоумевающе. – Штаны эти, что ли, девичьи? Ты давно девок в штанах видел?

– Обычных девок – не видел, – признаёт Вран. – А вот лютицу как раз этой ночью и видел. Не нужны им эти платья, видимо. Неудобно в них по лесу бегать.

Все переглядываются – не то с сочувствием, не то обречённо. На другое Вран и не надеялся…

…хотя нет, что душой кривить – надеялся.

Вран всю ночь не спал, еле в постель себя уложил, как ножи все незаметно по домам владельцев рассовал, так взволнован был. Мысли в голове роились, глаз сомкнуть не давали. Услышал его всё-таки волк, обратил на него внимание, решил к себе направить – только не напрямую, через проводника. Проводницу. Девушку чудную, которую Вран про себя то ночницей называл, то русалкой – а она лютицей оказалась.

Вран знает: как есть на другом конце реки племя беров, так и здесь, неподалёку совсем, есть племя лютов. Лютов, серов, людей-волков, волколаков – называй как хочешь, а суть одна. Волком их предки при рождении или зачатии были поцелованы, волк их предков своими сделал, волк их к себе в лес позвал – а они и пошли, и до сих пор там живут. Смеялась вчера над ним девушка, вид делала, что знать о них не знает, что теряются просто люди в лесу, а не к лютам уходят – а сама, наверное, слушала внимательно да запоминала, что деревенским об их жизни известно.

А известно на самом деле немного. Говорят, иногда волки детей беспризорных из чащи к деревне выводили, иногда – незадачливым охотникам путь преграждали, когда те прямиком к берлоге медвежьей шли. Деян, например, сам клялся, что однажды ему волк помог, оленя прямо к луку подогнал – а теперь лицо виновато кривит, другим поддакивает.

У половины девок с юношами в деревне какие-то истории есть, с волками связанные, – поэтому Вран после долгих раздумий им всё рассказать и решил. Похвастаться, может быть: смотрите, вы лютов только в волчьем обличье видели, а ко мне одна так пришла, человеком. Осведомиться мимоходом, равнодушно – ну что, как думаете, понравился я ей?

Но никто его рассказ почему-то не оценил. Вран собрал в избе ведуньи всех четверых, в ком на тот момент уверен был, – Латуту, Войко, Деяна, Ратко. Сомнительный набор, но остальные ещё хуже. Место тоже не случайное: ведунья чаще ночью бодрствует, а днём спит, и вся изба в Латутином распоряжении – хоть хороводы води, бабка не проснётся, а если и проснётся, то не выгонит. Хорошая, в сущности, бабка – жаль только, что сама уже ничего не соображает, выдумки с правдой у неё в голове перемешаны, ей про лютов одно слово скажешь – она тебе десять, а истины-то там как раз всего на одно слово и наберётся.

Собрал их всех Вран, одежду девушки из избы своей прихватил, с Латутой договорился, чтобы остальных от утепления сторожки отпросила, якобы ведунье в разборе трав от зимних хворей помогать – знал, что старейшины согласятся, уж больно они этих хворей боятся и ведунье доверяют. Надо четверых юношей – отпустят, даже вопросов задавать не станут.

Собрал их всех Вран, рассказ свой начал – и сразу понял, что опять ошибся. Латута как про оставленный в лесу горшочек услышала, тут же скорчилась, будто Вран весь дом её вынес; Деян явно в ужас пришёл, как это Вран умудрился мимо его орлиного взора в сторожке из деревни выскользнуть; заиграла насмешка на лице Войко, когда Вран об обряде рассказывать принялся, а на появлении девушки он и явно едва смех сдерживал; только Ратко бесстрастно слушал, но и в его глазах Вран неодобрение читал.

А потом