День Правды - Александр Витальевич Сосновский

И тут же в памяти всплыл образ благообразного старичка с аккуратной бородкой, который наблюдал за ним на Патриарших и назвал себя Мастером. Неужели это он? Или… внезапная, почти безумная мысль пришла ему в голову. МБ – Михаил Булгаков? Но это же невозможно. Или, после всего, что произошло за последние сутки, уже ничто не невозможно?

Взглянув на часы, Бескудников обнаружил, что до назначенной встречи осталось меньше часа. Он расплатился, оставив щедрые чаевые (официантка заслужила их своей честностью), и направился к выходу. Но у самых дверей кафе лицом к лицу столкнулся со Штейном.

Его бывший коллега выглядел взволнованным и возбужденным. Его обычно аккуратный вид был слегка растрепан – галстук сбился на сторону, волосы взлохмачены, словно он много раз пропускал через них пальцы. Но глаза горели каким-то лихорадочным блеском.

– А, вот ты где! – воскликнул Штейн. – Я обзвонил все твои обычные места. Нам нужно поговорить.

Он говорил быстро, почти задыхаясь от возбуждения. Это было необычно для обычно сдержанного и собранного Штейна, который всегда контролировал свои эмоции и выражения.

– О чём? – спросил Бескудников, уже предчувствуя, что сейчас услышит.

– О контракте, конечно! – Штейн схватил его за локоть и потащил обратно к столику. – Ты сейчас самый горячий медийный персонаж в стране! Мой телефон разрывается от звонков рекламодателей. Все хотят тебя. Ток-шоу, интервью, рекламные кампании… Мы можем заработать миллионы!

Его глаза блестели, как у игрока, сорвавшего джекпот. В этот момент Бескудников понял, что Штейн не видит в происходящем ничего сверхъестественного или опасного – только коммерческую возможность, только потенциальную прибыль.

Бескудников высвободил руку и внимательно посмотрел на собеседника. Он видел Штейна насквозь – его возбуждение, его жадность, его неспособность понять истинный масштаб происходящего.

– Ты ведь понимаешь, что я в розыске? Что меня, скорее всего, арестуют в ближайшие часы за «дискредитацию власти» или что-нибудь в этом роде?

Он говорил спокойно, почти с сочувствием. Не злился на Штейна за его меркантильность – просто констатировал очевидное, то, что его бывший коллега отказывался видеть.

– Ерунда! – отмахнулся Штейн. – Это всё пиар-ход. Часть представления. Гениальная рекламная кампания этого Воланда. Надо только грамотно монетизировать волну, пока она не схлынула.

Он говорил с уверенностью человека, который привык верить только в то, что ему выгодно верить. Для него Воланд был просто искусным маркетологом, а не сверхъестественным существом. Представление в Варьете – просто вирусной рекламой, а не мистическим событием.

– Ты действительно так думаешь? – спросил Бескудников. – Или просто пытаешься убедить себя в этом, потому что боишься признать правду?

Этот вопрос попал в самую точку. Лицо Штейна на мгновение исказилось, словно от внутренней борьбы. Было видно, как в нем борются две силы – привычная самоуверенность рекламщика, привыкшего контролировать нарративы, и новая, непривычная честность, навязанная этим странным днем правды.

А потом он вдруг выпалил:

– Конечно, боюсь! Я ведь всё понимаю. Я не идиот. Просто… проще верить, что это шоу. Что завтра всё вернётся на круги своя. Потому что альтернатива… – он замолчал, подбирая слова, – альтернатива слишком страшная. Если всё, что ты сказал вчера – правда, если наша страна действительно в таком положении… что тогда делать? Как жить дальше?

В его голосе звучало почти детское отчаяние, словно он внезапно обнаружил, что мир гораздо страшнее и сложнее, чем ему казалось. Что привычные схемы и стратегии, которые всегда работали в его мире рекламы и маркетинга, вдруг перестали действовать.

Бескудников положил руку на плечо бывшего коллеги. Он почувствовал неожиданную нежность к этому человеку, которого раньше считал просто циничным дельцом. Теперь он видел в нем испуганного ребенка, потерявшегося в мире, внезапно ставшем слишком сложным и опасным.

– Жить честно. Это трудно, страшно, иногда опасно. Но только так можно оставаться человеком.

Он говорил просто, без пафоса, просто делясь тем, что сам понял за эти странные сутки. Тем, что, возможно, всегда знал, но боялся признать даже перед самим собой.

– Легко тебе говорить, – горько усмехнулся Штейн. – У тебя нет ипотеки, детей, престарелых родителей…

Это было правдой. Бескудников был свободен от многих обязательств, которые связывали других людей. Он мог позволить себе роскошь честности, не боясь, что от его решений пострадают близкие.

– У меня есть совесть, – просто ответил Бескудников. – И она не даёт мне покоя. А теперь извини, мне нужно идти. У меня встреча.

Он не хотел быть жестоким, но времени на долгие разговоры не было. И он знал, что Штейн должен сам прийти к своим выводам, сам решить, как жить дальше.

Он оставил растерянного Штейна и вышел на улицу. Погода стояла удивительная – ясное небо, лёгкий ветерок, словно природа решила создать идеальный фон для происходящих в городе странностей. Солнце светило ярко, но не жарко, создавая то особое освещение, которое фотографы называют «золотым часом» – когда все цвета становятся насыщеннее, а тени длиннее и выразительнее.

По дороге к Патриаршим Бескудников стал свидетелем нескольких сюрреалистических сцен. Город превратился в странный театр, где каждая улица, каждая площадь стали сценой для спонтанных исповедей и разоблачений.

Возле дорогого ресторана известный чиновник публично каялся перед случайными прохожими в получении взяток. Его обычно самоуверенное, лощеное лицо теперь было искажено гримасой стыда, а руки, которыми он обычно снисходительно пожимал руки избирателям, теперь нервно дергались, словно у марионетки с обрезанными нитями.

«Я брал деньги за каждое решение, – говорил он, и его голос срывался на крик. – За каждый контракт, за каждое назначение! Двадцать процентов от суммы – стандартная ставка. А потом эти деньги уходили на счета в офшорах, на недвижимость за границей, на обучение моих детей в Лондоне и Цюрихе. И при этом я выступал с трибуны, говоря о любви к Родине!»

В сквере профессор престижного университета признавался студентам, что половину своих научных работ скачал из интернета и перевёл с английского. Его седая борода тряслась, а глаза за толстыми стеклами очков были полны слез. Студенты слушали его с выражениями от шока до сочувствия.

«Я не сделал ни одного настоящего открытия, – говорил он дрожащим голосом. – Все мои статьи – компиляции чужих идей. Я получил степень через связи моего отца, а не благодаря своим знаниям. И я ставил оценки не за знания, а за взятки или услуги. Я – фальшивка, обман, пустышка!»

А на одном из перекрёстков водитель роскошного Maybach вышел из машины и громко объявил, что заработал на свой автомобиль, торгуя наркотиками. Его дорогой костюм контрастировал с вульгарными татуировками, которые обычно были скрыты под рукавами, а золотые часы блестели на запястье, когда