Темная сторона - Майк Гелприн

Я отперла дверь своим ключом, пересекла гостиную и остановилась на пороге Вадимовой спальни. Он лежал на кровати одетым, скрестив на груди руки и бездумно уставившись в потолок.

– Ну, здравствуй, Вадик, – сказала я. – Или как к тебе обращаться? Ты ведь сейчас не один.

Он не ответил. У него не было сил. Физическое и нервное истощение. Как тогда, после первого двойного убийства.

– Я знаю, что это не ты, – сказала я. – Не ты убивал. Это тот, второй, который заперт в тебе. Ты и в психиатрию-то пошел, чтоб хоть как-то с ним справляться, верно? В обычном состоянии ты о нем и не помнишь. Но когда Нора сказала, что от тебя уходит, второй вырвался на волю. Так?

Он вновь не ответил. Неказистый, хилый недотепа и тюфяк. Вечно неуверенный в себе взрослый мальчик, страдающий диссоциативным расстройством идентичности. Мальчик, вся воля, все силы которого ушли на подавление своего второго «я», злобного решительного садиста.

– Они пришли к тебе позавчера, да? – тихо спросила я. – Вдвоем. Гиви заставил Кирилла рассказать тебе, как было дело. Ты выслушал их, выставил прочь и выпустил из запертого чулана убийцу.

Вадим вздрогнул, затем слабо, едва заметно кивнул.

Его вторая сущность догнала в парке двух здоровенных мужиков. Маньяк-садист зарезал обоих, мобилизовав все силы слабого, тщедушного организма своего первого «я». Дотащился до дома и юркнул обратно в колодец на задворках памяти. Туда, где жил, а скорее, прозябал с самого детства.

– Мне жалко тебя, – выдохнула я и рванула из сумочки выкидной нож. – На самом деле жалко.

Час спустя я набрала оставленный бритоголовым Гвоздем номер.

– Это Дашка, – бросила я в трубку. – Маруха покойного Гиви. У меня есть для вас кое-что. Забирайте. Свежий, отличный снафф.

Саранча, скопец, палач

Северяне пришли на нашу землю числом несметным, ранней весной, едва в горных долинах стаял снег. У них были глаза цвета стали и волосы цвета льна. Они не знали страха и не давали пощады. Они опустошали города, казнили воинов, умерщвляли стариков, а молодых угоняли в полон. Они не были даже жестокими, они походили на равнодушную и жадную саранчу, оставляющую за собой пустыню там, где цвела жизнь.

Мой отец Селим-Шах, мудрейший из мудрых и храбрейший из храбрых, велел слать гонцов в сопредельные страны, моля соседей о помощи. Гонцы вернулись ни с чем – великие султаны и шахи заперлись в своих городах, степные ханы отогнали стада на горные склоны. «От трусости отвага на расстоянье шага», – говорили ученикам мудрецы. Забывая упомянуть о том, что и в обратном направлении расстояние не больше.

– Лучше испытать беду, чем страх перед ней, – сказал Селим-Шах, мудрейший из мудрых и храбрейший из храбрых.

На следующее утро он повел войско северянам навстречу.

Неделей позже отец вернулся – на запряженной четверкой арбе, под рогожей, разрубленный пополам. Гассалы трижды омыли его, закутали в кафан, и имам прочел над телом положенные молитвы. Мои старшие братья – рослый, горбоносый, с бешеными глазами Алишер и тихий, робкий, ясноглазый Мансур – дали на Коране клятву мести.

– Шемаха, – сказал мне Алишер, прижав Священную Книгу к сердцу. – Видит Аллах, настали черные времена. Завтра с рассветом купцы погонят последние караваны на юг. Ты уйдешь с ними.

Я поклонилась в ответ. Мне едва сравнялось шестнадцать, но ни единого дня с тех пор, как научилась ходить, я не провела в праздности. Как подобает дочери великого шаха, я училась всему, и учителя мои были лучшими из лучших. Я свободно изъяснялась на четырех языках, а разумела еще полдюжины, включая наречие северян. Я практиковала врачевание и целительство, слагала стихи и на память читала суры, играла на лютне и не ведала усталости в танце. Я владела секретами древней магии и знала толк в травах, необходимых для заклинаний.

Я чтила шариат и осознавала, что предназначение женщины – служить мужчине, повиноваться ему, ублажать его плоть и рожать ему детей. Но у меня не было еще своего мужчины, а отца моего забрал к себе Аллах. Поэтому я сочла возможным ослушаться брата.

Алишер ушел, чтобы повелевать правоверными, а я, закутавшись в черный шелк, удалилась в скрытое под переплетением дворцовых коридоров подземелье. Там, будто в заточении, я провела оставшиеся до прихода северян дни. Я сама толком не понимала, отчего решила остаться. Я лишь чувствовала, что мое место здесь – в крепости, обреченной на гибель.

Они не стали брать город в осаду. Они не жалели себя и пошли на приступ с марша через день после того, как дозорные заметили передовые разъезды с крепостных стен. За час до полудня я выбралась из подземелья и взбежала наверх. Я видела, как они карабкались по приставным лестницам, щитами прикрываясь от стрел. Они лезли – упорно, оголтело, неистово. Они умирали, но новые живые заменяли убитых. К трем пополудни первый из них – дюжий, круглолицый, курносый, с окровавленным лбом под помятым шлемом, прорвался в проем между зубцами северной стены. Он рычал, как подраненный лев, и бился один против пятерых. Он был от меня в тридцати шагах, и время замерло – я видела, как медленно, словно прорубая вязкое тесто, ползет к груди северянина боевой ятаган. И как лезвие уходит в сторону, принятое на гарду меча. Видела, как раздвоенное жало зульфикара впивается в щит и теряет силу, угодив в стальную оковку. А потом замершее, приостановившееся время вдруг встрепенулось, взорвалось брызгами крови, оглушило лязгом стали и пустилось вскачь.

Он не мог уцелеть, этот круглолицый северный воин, но он уцелел. У него не было ни единой возможности устоять на ногах, но он устоял и дал время тем, кто шел за ним вслед. Они вывернулись у него из-за спины, его сородичи, рослые, ражие северяне с распяленными в крике ртами и пляшущей в глазах сталью клинков. С каждым мгновением их становилось все больше, и они оттеснили, отжали защитников прочь от стен.

Мимо меня во главе десятка правоверных промчался Алишер, у подножия крепостной башни схлестнулся с круглолицым. Я метнулась за братом вслед… Остановилась, отпрянула: отделившаяся от тела голова Алишера катилась по каменной кладке к моим ногам. Я закричала – страшно, отчаянно, а черные бешеные глаза мертвого брата, глядя на меня, затухали, заплывали бельмами.

По каменным ступеням я слетела вниз, затем бежала в толпе прочь от рухнувших городских ворот.

– В мечеть, – бил в уши истошный, панический голос Мансура. – В мече-е-е-ть!

Ему следовало родиться женщиной, моему робкому, улыбчивому брату,