Последняя фантазия. Эндшпиль - Григорий Семух
Несмотря на то, что по местным верованиям алкоголь и тутошняя дурман-трава были запрещены — ибо предки не одобряли подобного — народ и бухал и курил. Тут даже архитектуру подогнали под религиозные воззрения. Таверна, как и многие другие заведения, стояла на сваях, которые приподнимали ее над землей — считалось что так предки, обитающие в подземном мире, не видят, что творят их потомки. Пока на земле ногами не стоишь — обитатели подземного мира духов тебя не видят, а стало быть, не накажут.
— А слыхали, что новое переселение народов грядет? — забросил я новую тему в толпу, что собралась в трактире.
— Какое еще переселение? — недовольно загудели местные бородачи — в тутошних местах еще помнили как век назад император, сразу после завоевания этих земель, массово вывозил народ на другие территории. Зачем непонятно: может ассимилировать как-то хотели может еще чего, но местное население сгоняли с земель, заставляя бросать пожитки и угоняли в другие части безграничной империи. Только спустя лет эдак семьдесят, народ начал возвращаться в родные края(кстати попутно перерезав половину тех, кем заселили этот новый фронтир) и для местных тема переселения народов до сих пор была болезненной.
— Ну как же? — я пожал плечами, отчего пышный меховой воротник приподнялся и снова опустился, словно какое-то лежащее на моих плечах мохнатое животное тяжко вздохнуло, — западников, северян, с мест своих снимут. Там же война идет, перебьют чего доброго. Вглубь империи хотели переселить, да куда столько народу там деть? В густонаселенных-то местах. Повезут караванами туда где народу поменьше живет.
«Северяне» произнес я стараясь подражать местному акценту, глотая букву «С» и частично приглушая часть гласных на горловых смычках а частично растягивая, отчего слово звучало скорее как «евреяне» — те так уж точно сюда едут уже.
— Это куда? — кажется, уже зная ответ, спросил самый крупный, и, кажется, самый пьяный бородач.
— Да уж сюда, — я обвел руками трактир, словно говоря, что именно в этот вонючий, покрытый в три слоя тараканами кабак всех переселенцев и сгонят.
— Нечего им тут делать! — заревела пьяная толпа. — Отступники, неверные!
Тутошние южане и воображаемые северяне, о которых я рассказывал, традиционно друг друга недолюбливали. Горцы своих покойных предавали земле, иногда даже не закапывая, а просто унося подальше в горы, и считали, что души предков обитают в подземном мире. Северные же предавали своих мертвых огню и считали, что дым от погребальных костров превращается в облака, а предки, соответственно, обитают уже на небесах. Если всей остальной империи было в общем-то плевать кто куда девает свои трупы, то эти ребята с противоположных окраин ревностно отстаивали право верить каждый в свои сказки, хотя никто им, собственно, этого и не запрещал. На остальную империю, опять же, что тем что другим тоже плевать было, а вот друг дружку они ненавидели, и постоянно спорили на тему чья же сказка более правильная, и чьи воображаемые друзья более настоящие. Иногда сей бессмысленный спор даже выливался в кровавые побоища, пусть в последний раз это и было довольно давно.
Таверна загудела, поддатые бородачи затопали ногами, заорали — мысль о том что император переселяет к ним ненавистных иноверцев, не понравилась никому. На подобный эффект я и рассчитывал.
— А вы что не знали? — я деланно удивился. — Так сюда уже караван идет ведь.
— Какой караван?
— Мы с ребятами, — я обвел своих бойцов рукой, — обогнали его, когда ехали. Потому в караван-сарае и не встали, они туда планировали приземлиться, — использовал я местное слово, означающее временную остановку. — Не сильно опередили их, всего на день, пожалуй даже меньше. Это не переселенцы еще — небольшой караван совсем, это старшины северных, пока только местечко присматривают.
Зал снова загудел. Кто-то из вспыльчивых бородачей даже запустил в стену кружкой, от избытка чувств.
— Ну да, старшины, — я пожал плечами, — северяне богатые, наняли отряд имперской стражи, золотишко то у них всегда в избытке, ну и выдвинулись смотреть земли которые себе приберут… По слухам золота с собой везут, немеряно. Каждый из них весь семейный скарб волочет, подальше от войны. Так что чем те громадные сундуки на колесах набиты только предки ведают. Эх, пощипать бы их, — мечтательно затянулся я трубкой, набитой местной дурман-травой, — да поди справься с ними, ублюдки носатые целый гарнизон купили… Денег у них… Говорят их старшины даже нужники себе из золота льют.
Безусловно местные власти знали, что к ним направляется караван сборщиков податей, даже пытались что-то втолковать толпе, разгоряченной близкими врагами по вере(хотя скорее всего близким золотом) и обильным количеством вина, да только ничего у них не получилось.
Горожане и даже примкнувшие к ним селюки уже загорелись идеей, которую я, взяв на себя роль рассказчика, внедрял им в головы. Под конец рассказа я громко выматерившись на местном, не забыв помянуть предков и намекнув на то что «ложе делил» с мамами всех носатых северян, даже вышел во двор и сорвал рогожу с телег, явив собравшимся бочонки с вином и мешки дурман травы, отчего толпа радостно загудела. Раздавая пойло и курево, бросая в толпу мешочки с дуртравой, я начал пламенную речь, а под ее конец, даже сорвал рогожу с третьей повозки, демонстрируя сложенные штабелями клинки, и призвал поднять неверных на ножи.
Слабо окультуренные и вечно чем-то обдолбанные селяне уже делили промеж собой воображаемые сундуки с драгоценностями, соглашаясь с моими речами и наскоро сочиняя причину поубивать северян. В конце-концов, решив, что неверным тут не место, (а особенно очень богатым неверным) толпа, не дождавшись рассвета, поперла к караван-сараю в который в этот самый момент входил имперский гарнизон.
Пацанва бегала от дома к дому, вопя во всю глотку и вызывая горняков в поход во славу веры, раздавая, совсем бесплатно, бурдюки с крепким вином, туго набитые мешочки дурман травы и
