Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Кирка ничего ему не ответила, конечно… просто лежала в его кровати, как любимая игрушка рядом с младенчиком.
Луций провёл ладонью повыше — туда, где деревянная рукоять входила в сквозную проушину. Наощупь это было обычное железо — сплющенное лезвие, напрочь сточенное о камни. Рукоятка хлябала. Луций потянул за неё и выдернул — почти без усилий. Ржавая труха просыпалась следом, перепачкав простыню (от тётки теперь снова влетит…) и сама деревяшка на размочаленном комле была рыжей. По привычке прищурившись дырявым левым глазом, Луций заглянул в проушину, потом глянул через неё на просвет…
Там было всё густо перемазано красным. Должно быть, и эта ржа, перепачкавшая его простыню, словно ложе новобрачных — тоже была засохшей Вартановой кровью… Да, конечно — всё было сном… и в этом сне Луцию привиделось вдруг, что он смотрит через проушину на самого себя: прижатого к забору, насупленного, из последних сил пытающегося не показаться испуганным. Вартан гоготал над ним…, а потом сразу перестал — только кровь брызгала, пенясь и окрашивая собой дорожную пыль… и не было конца этой крови.
И было еще в проушине какое-то углубление — наверное, каверна, кузнечный дефект. Два слоя железа сблизились под молотом, но не сварились воедино. Между ними оставалось место — как раз, чтобы затолкать что-то небольшое, размером с ноготь примерно… Вставь следом рукоятку — в жизни не догадаешься, что кирка с сюрпризом…
Вот теперь он проснулся уже окончательно… Вся эта кровь — была всего лишь рассветом, густо набухающим за окном. Мгла отгоревшего пожара… туманы тревожные, отяжелевшие от копоти. Солнце вставало со стороны Волопайского оврага — прямо из дыма. Тени от заборов — сами собой зарождались на мостовой, как призраки высохших луж.
Кирка в кровати — ему, конечно, привиделась.
Пора бы уже начинаться за стеной утренним хлопотам — кроватным скрипам, кашлю… шагам, пробуждающим по половицам. Мать обычно вставала с зарёй и уходила тихо, больше никого в доме не будя… потом и тётка Хана должна была зашевелится. Ожидая, что это вот-вот произойдёт, он довольно долго лежал, утонув гудящим затылком в подушку, и смотрел за окно — как медленно и неуклонно светлеет небо, как кровавая краснота, так его спросонья перепугавшая, блекнет и перерождается в туман, уже обычный, не дымный. Вскоре рассеялся и он — обозначились на небе облака, растрёпанные и тучные.
Луций ожидал, когда же, наконец, проснутся воробьи и перебудят всех, как всегда и бывает — разразятся чириканьем, воюя за недоклёванные с вечера крошки. Но что-то их не было слышно. Тишина, непривычная и ватная — наглухо занавешивала городские окна. Лишь довольно много времени спустя кто-то крадучись прошёл по улице… Звуки войлочных подошв вряд ли его насторожили бы, но вот — хрустнул сорняковый хворост под ногой. Потом звонко щелкнула черепица… кто-то, таясь, ходил по приговорённому двору.
Пока Луций, пытаясь обойтись совсем без скрипов, сползал с кровати и сам крался к окну — этот подозрительный человек уже убрался со двора. То ли его спугнул кто-то… то ли задание, которое ему поручили, он выполнял спустя рукава. Луций только и услышал, как человек удаляется вниз по Ремесленной — надо думать, к следующему приговорённому дому… И опять навалилась тишина…
Луций насторожённо вслушивался.
Далеко за оврагом, на дальних Волопайских загонах, глухо замычала корова. Сонная муха, гудя, толкнулась в стекло и замерла. Луций снова услышал шаги внизу, но совсем другие теперь — в непривычной утренней тишине они раздавались небывало отчетливо. К шарканьям подошв примешивался металлический звон — так звучит, наступая на булыжную мостовую, подкованный казённый сапог.
«Да это ж околоточный!» — понял Луций.
Да, это был околоточный. Брёл по Ремесленной, зябко ссутулившись и утопив голову в воротнике.
Луций подождал, пока тот пройдёт мимо его окна и покажет спину… потом растворил раму и, высунувшись, заглянул наверх — на край черепичного карниза. Из-под него вечно торчали пучки соломы и перьев. Самих воробьев не было видно, по крайней мере, Луций не заметил, чтобы там хоть что-то шевелилось. Это было уже по-настоящему странно — Обычно в эту пору воробьи уже вовсю поднимали гвалт. Он ещё раз вслушался, но птиц по-прежнему не было слышно — никаких шорохов или сонных копошений. Позвякивая набойками, сворачивал за угол околоточный. Муха размеренно буровила стекло башкой рядом со второй, распахнутой настежь рамой — будто не зная, чем ещё занять себя в это скучное утро. Луций раздражённо прихлопнул её ладонью и придавил… чтоб не мешала, зараза.
Наступившая тишина была полной.
Тогда Луций забрался ногами на подоконник и, плотно прижимаясь к стене, потянулся к карнизу. Роста ему ещё не хватало, хоть и оставалось до карниза— совсем чуть-чуть. Он размахнулся и звучно шлёпнул ладонью о каменную кладку. Но никто не выпорхнул из-под карниза, не полетел прочь, ошалело чирикая. Придерживаясь за створку, Луций рискнул подпрыгнуть и шлепнуть ещё разок — почти рядом с крайним гнездом…
Тонкое перо выпало оттуда и, кружась как веретено, отвесно слетело вниз.
Ещё одна муха, зелёная и жирная, прогудела совсем рядом, будто пуля — едва не задев его за щеку.
Беззвучный на таком расстоянии околоточный — снова вышел из-за угла, и потоптавшись там, свернул на Овсяный проезд.
Луций помешкал было, размышляя стоит ли овчинка такого риска… потом всё же решился. Опробовав раму и убедившись, что та держит вполне надежно, он закинул сверху колено — створка подалась, протестующее скрипнув, но выдержала. Судорожно облапив каменный угол дома, Луций встал на створку ногой и сумел дотянуться до самого карниза.
От порыва ветра створка заёрзала под ним, и Луций ухватился за дождевой уступ, чтобы не сверзиться ненароком. Теперь кровля, будто поля черепичной шляпы — нависали над его лицом. Тишина под карнизом пахла птичьим пометом и сушёной яичной скорлупой. Луций осторожно заглянул в высланное перьями нутро. Гнезда лепились там, как осиные соты — одно к другому.
Балансируя на раме и ещё немного вытянувшись, он достал до них — проведя рукой, разворошил весь ряд сразу. Пылью дохнуло в лицо, водопад из натасканного воробьями травяного сора и перьев перевалился через край и обрушился вниз. Луций чихнул, едва не сверзился, что есть силы впился в уступ и прижался носом к каменной кладке. На уровне его глаз оказалось дно ближайшего разорённого гнезда. Воробей так и лежал там, почти полностью зарывшись в травяную подстилку.
Пёстрый на пёстром. Луций мог и не увидеть его, но увидел.
