Последний вольный - Виктор Волох
Леся наконец оторвала взгляд от города и посмотрела в пол кабины, избегая встречаться со мной глазами.
— У меня больше ничего нет, — тихо, но твердо сказала она. — Твой мир, Макс, со всеми его монстрами и убийцами — это всё, что у меня есть. Это единственный свет в моей жизни. Если это меня убьет — плевать. Зато я почувствую, что жила.
Я смотрел на неё, и на этот раз у меня, вечно знающего, что сказать, не нашлось ни единого слова.
Тишина висела в кабине долгую минуту. Затем Леся тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и когда она снова посмотрела на меня, её лицо приняло привычное выражение — смесь любопытства и упрямства.
— Что там происходило? С той блондинкой?
— Я… Что ты имеешь в виду?
— Она была магом? Ведуньей?
Я сбросил с себя тяжесть её недавнего признания, аккуратно упаковал его в дальний ящик сознания с пометкой «обдумать позже». Каким-то шестым чувством я понимал: жалость сейчас — последнее, что ей нужно.
— Нет. Вряд ли. Скорее всего, она «пустышка». Обычный человек.
— Но ты понял, кто она. Или что она.
— Я её не знал. До сегодняшнего вечера.
— Но ты что-то знал, — настаивала Леся. — У тебя лицо изменилось, когда ты с ней говорил.
Я отвернулся к стеклу.
— Не хочешь говорить? — тихо спросила она.
— Дело не в этом.
— А в чем тогда?
— Дело в… Ладно, черт с ним. Дело в этом. — Я потер переносицу, чувствуя, как начинает пульсировать старая мигрень. — Это то, о чем я старался не вспоминать последние десять лет.
— Настолько всё плохо? — с искренним удивлением спросила Леся.
Я не ответил, и она продолжила, пытаясь нащупать дно:
— Почему она так себя вела? Лиза. Она смотрела на него… не как на начальника. И не как на любовника. Она вела себя так, будто она… его вещь. Будто он владеет ей, как этими запонками.
Я замолчал, глядя на ночную Москву, расстилающуюся под ногами. Мы парили над крышами, выше самых высоких шпилей, но я не видел огней. Вместо них перед глазами вставала другая тьма.
Подвалы усадьбы боярина Воронова. Запах сырости, плесени и безнадежности. Я вспомнил Ярину — ту рыжую девчонку из моих кошмаров. Вспомнил тот день, когда свет в её глазах погас, и она перестала быть человеком, превратившись в послушную куклу. Я знал этот взгляд, который был у Лизы. Взгляд существа, чью волю сломали через колено, выпотрошили и заменили слепым обожанием к мучителю.
— Макс?
— Помнишь, я говорил, что маги делят мир на Волков и Овец? — Я смотрел на огни Москвы, расстилающиеся внизу ледяным ковром. — Так вот, есть нюанс. Если все, кто не обладает Силой овцы, то единственная власть, которая котируется в нашем кругу, это власть над себе подобными.
Леся смотрела на меня, и в отражении стекла я видел, что она не догоняет.
— Любой маг может устроиться в мире людей. Стать олигархом, депутатом, звездой эстрады. Но в Совете это не вызывает уважения. Это как обыграть ребенка в шахматы. Настоящий статус здесь — это то, сколько душ ты держишь в кулаке. Связи, долги, клятвы крови… живой товар.
— Ладно… — медленно протянула она. — Тот упырь, Горелый. Почему он говорил о покупке? Почему торговался за меня, как за мешок картошки?
Я знал, что Леся не отстанет, пока не получит ответ. Или пока я не рявкну «хватит». Я глубоко вдохнул спертый воздух кабины, потом выдохнул, гася дрожь в руках.
— Темные кланы чтут традиции, Леся. Очень старые и очень грязные традиции. — Теперь была моя очередь отводить взгляд. Я не хотел, чтобы она увидела в моих глазах отражение того подвала, где ломали меня. — Для них люди — это валюта. Даже те, кто сам не марает руки, держат «свиту», чтобы торговать с теми, кто марает.
Я сделал паузу, подбирая слова, которые не звучали бы как приговор, но других не было.
— Любой новичок, адепт без «крыши», одиночка, который недостаточно силен, чтобы выгрызть себе место под солнцем… у него все шансы закончить вот так. Как Лиза. Иногда это даже добровольный выбор. Они идут в холопы к одному монстру, чтобы их не разорвали другие. Это как тюрьма: ищи пахана или станешь «опущенным». У Варламова таких, наверное, целый гарем. Он держит их в своем особняке, ломает волю, а потом выводит в свет, как породистых борзых.
Я замолчал. В кабине повисла тишина, нарушаемая лишь гулом ветра снаружи.
Леся смотрела на меня не мигая.
— Что они с ними делают? — наконец спросила она шепотом.
Тогда я заставил себя повернуться и встретиться с её взглядом.
— Всё. Абсолютно всё, что захочешь сделать с вещью, которая не может сказать «нет».
Мы были почти на вершине. Лифт пробил низкую облачность, и над нами, в черном небе, горели настоящие звезды. Здесь было темно и тихо, город остался где-то там, внизу, в другой жизни.
— Макс? — голос Леси дрогнул. — Может быть, идея поехать домой была не такой уж плохой?
Я кивнул.
Лифт с мягким толчком остановился в стальной клетке на самом пике одной из башен особняка. Двери разъехались. Мы вышли на ночной воздух, который здесь, на высоте птичьего полета, пронизывал легкие холодом.
Мы стояли на узком техническом мостике, опоясывающем шпиль. Прозрачные перила казались ненадежной преградой от бездны. За ними был вертикальный обрыв — сотни метров вниз, к брусчатке внутреннего двора, которая отсюда казалась далекой и игрушечной. Это не то место, где стоит гулять, если у тебя кружится голова от высоты.
Прямо над нами, на острие шпиля, вспыхнул двойной красный стробоскоп — маяк для самолетов и вертолетов. Вспышка озарила наши лица кровавым светом, а потом снова наступила тьма.
Мы были одни. На вершине мира, и в то же время на краю пропасти.
Леся молча наблюдала, как я выудил из внутреннего кармана стеклянный стержень, которым уже вызывал Ветряну. Я поднес его к губам, и стекло мгновенно запотело на морозе.
— Ветряна, дочь Стрибога, хозяйка небесных сквозняков, — зашептал я древнюю формулу, вплетая слова в свист ветра. — Максим Курганов зовет тебя. Услышь меня, ответь на зов.
Я закончил и спрятал стержень обратно. Теперь оставалось только ждать и гадать, где сейчас носит эту взбалмошную дуру и сколько времени ей понадобится, чтобы долететь сюда из стратосферы.
— Макс, — голос Леси дрогнул. Она указывала пальцем куда-то вниз, за край парапета.
Я проследил за её жестом.