Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Да пару медяков всего-то… — стыдливо изворачиваясь в крепкой охапке «признался» Кривощёкий. — И от хозяина не убудет, и маманьке моей большая подмога. Но не вдвое же… Куда мне? Шестнадцать грошей на семечках — поди ещё не заработай. Не покупают, хоть тресни — народ последнее время и хлеба-то досыта не видит… Не до лакомств.
— А если не берут, — недоверчиво покачал головой тот землекоп, что переворачивал жаровню, — зачем тогда её в срочный ремонт волочёшь?
— Говорю же — хозяин послал! Он меня особо-то не спрашивает! Что-то взбредёт к голову — так среди ночи может через весь город с поручением отправить… Сегодня с утра сам решил порцию зажарить, одно семечко сощелкнул — а оно горькое… Потом второе — тоже горькое. Он меня тут — ка‑а‑ак вытянет кочергой по спине! «Ты что же, — орёт, — за посудиной не следишь? Сколько товара попортил!» А потом ещё говорит: «Поди ещё и ссышься в неё, пёс ты шелудивый — только чтоб воды на помывку не таскать…»
— А ты что — и впрямь ссышься? — поразились землекопы, озадаченно переглянувшись друг с другом.
Эрвин отчаянно замахал на них руками и даже головой замотал, хоть та всё ещё гудела:
— Дядьки, да вы что? Он просто сам масла жалеет, нового на торговый день ни плошки не выдаёт — заставляет одно и то же по кругу калить, пока оно совсем не почернеет. Я давно знал, что посудина скоро гари в себя напитает, да ему — разве скажешь? Он чуть что — так сразу хрясь мне по шеяке! А то и по мордасам! Гляди, дядька… — перекрутившись воротом, обратился Эрвин к тому землекопу, который тряс его за шкирку. — У меня ж вся щека до сих пор дырявая… Это ещё от батькиной каменной болезни… Маманьке повитухи сказали, что к дюжине лет всё заживёт… А оно не заживает! Хозяин, как ни возьмётся меня лупить — так, то полено хватает, то веник с голыми прутьями… И всё норовит по самой дырке заехать!
Обнаружив, что его больше не удерживают за шиворот, а брезгливо вытирают ладонь о робу, он тут же кинулся под ноги остальным мужикам — собирать разбросанное по мостовой металлическое добро…
Снова дробно зацокало, накатываясь из-за поворота — выскочили на тракт кони, жандармские куртки заголубели поверх грив. Землекопы заблаговременно отступили с дороги, но для Эрвина ничего ещё не закончилось — ему тут же заехали башмаком под микитки, перевернув и опрокинув на задницу… Потом, подчиняясь жесту горбуна, вся их коричневая пятёрка выстроилась вдоль обочины — частоколом ног заслонив от всадников Эрвина, потирающего насмерть отшибленный бок.
— Что-то привирает малец! — прохрипел горбун, будто каким‑то звериным чутьём понимая, что его водят за нос. — Ничего… сейчас эти павлины мимо проедут — мы с ним разберёмся!
— Вроде пацан, как пацан… — пожал плечами его ближайший подручный, и они начали негромко препираться, теснее сблизившись головами.
— Не-ет… Сказано нам было — искать того, кто ходит по городу во время Зова! А взрослый он, или шкет, как вот этот вот — про то Мастер ни слова нам не говорил.
— Пацан — дохляк совсем… — поразмыслив, сказал землекоп, уже почти не разнимая рта для слов — жандармы были уже близко, цокот накатывался, лошади фыркали на бегу. — В нём крови‑то — на один разбитый нос не наберётся. Такой и одного серьёзного заклинания не выдержал бы… Да он и тупой, к тому же… Какой из него Наместник?
— Зато морда у него поганая! Видал же? Мастер говорил — таких проверять в первую очередь!
— Да… Только мастер сказал, что Глина огнём лица уродует… А у этого не ожоги — просто свищ от каменной соли. Обычное дело. Оглянись как‑нибудь по сторонам — здесь уже половина городской ребятни такая. У каких баб мужья в каменотёсах — тем они таких же криворотых и нарожали.
— Глаза у него больно уж шустро бегают! — не сдавался горбун. — Странные вещи с собой носит… и в странное время. Глянь-ка — вон медь у него, а вон и железо! Гальваническая пара. Не видели бы мы его рожи тупой — ты сам бы первый решил, что он по Чёрной пова́ренной Книге что-то готовить собрался. Только золота не хватает, как катализатора…
Эрвин старался ничего не пропускать мимо ушей, но и половины таких землекопских слов не ведал.
— Медяки хозяйские умыкнул — вот глаза и бегают! — всё ещё сомневался тот, второй. — Слушай, ну приволочём мы с собой какого‑то пацана в каменный сарай… да нас первых же на смех и поднимут. Скажут: «Тоже мне, нашли Наместника! Ещё бы младенца в люльке принесли!» А ты перед Мастером и так уже не в почёте…
Горбун некоторое время молчал и раздумывал, хрипло выдыхая из спутанной бороды. Приближающиеся жандармы — не погоняли лошадей, трусили к ним мелкой рысью, поочерёдно привставая на стременах. И глядели они, как завсегда глядят на простой люд полицейские — поверх голов, не встречаясь прямым взглядом ни с кем.
— А может — он не для себя тащит. Может, кто повзрослее его за нужными металлами послал. А? Давай-ка, всё‑таки, проверим его сперва… В пасть для начала ему заглянем! Вдруг он греховно Глину жевал, чтоб к Колодцу не идти? — решил, наконец, горбун и на всякий случай крепко наступил башмаком на полу расхристанной Эрвиновой рубахи. — Я-то Глиной под-землёй до печёнок надышался… я этот запах — из тысячи других узнаю!
Кривощёкий враз ощутил тоскливый холодок, шустрой струйкой побежавший вниз по хребту — до самой каменной мостовой… и тотчас припомнил кисловатый вкус того глиняного шматка, который совсем недавно держал под языком на пару с возчиками. Вот же болван! Не хватило своей дури, так у других занял! Те двое — хоть пивом запили, прополоскали рты… А у него, наверное — и между зубами ещё глина рыжеет. Тут ведь горбуну и нюхать ничего не придётся…
А ещё ведь и золотая монета — болтается на суровой нитке прямо под рубахой… Горбун так и сказал: «Золота только и не хватает». Как ещё до сих пор не увидели?
Кривощёкий украдкой проник рукой под рубаху снизу — нащупал на острых своих рёбрах увесистый кругляш, Символ своей клятвы Хозяину. Тот велел носить золотую монету, не снимая… да и немыслимо жалко было вот так просто избавляться от целого
