День Правды - Александр Витальевич Сосновский

– О, маэстро знает гораздо больше, чем вы можете предположить, – загадочно ответил человек в клетчатом. – Он, знаете ли, обладает способностью… видеть людей насквозь.

На этих словах он обернулся и подмигнул Бескудникову так, что у того по спине пробежал холодок. В этом подмигивании было что-то нечеловеческое, словно маска на мгновение соскользнула, обнажив истинную сущность, скрывающуюся под личиной клетчатого конферансье.

Они миновали еще несколько залов, каждый роскошнее предыдущего, и наконец оказались перед высокими дверями, ведущими в театральный зал. Двери были резными, из темного дерева, с бронзовыми ручками в виде львиных голов. По обе стороны от них стояли капельдинеры в старинной униформе, держа в руках программки на атласных шнурах.

– Прошу вас, господа, – сказал человек в клетчатом, делая приглашающий жест. – Ваши места в первом ряду, самые лучшие. Маэстро Воланд будет рад видеть вас так близко.

Двери распахнулись, словно от невидимого толчка, и перед ними предстал зрительный зал Варьете – огромное пространство, уходящее ввысь и вглубь, с рядами кресел, ложами бельэтажа, балконами и галереями. Все было выдержано в красных и золотых тонах, создававших атмосферу одновременно роскошную и зловещую.

Их места оказались в первом ряду партера. Бархатные кресла, обитые красным шёлком, стояли прямо напротив центра сцены, которая была задрапирована тяжёлым бархатным занавесом того же алого цвета. Зал постепенно заполнялся. Бескудников с удивлением заметил среди публики несколько известных лиц – популярного телеведущего, министра культуры, двух знаменитых актёров и даже одиозного политического деятеля, которого недавно арестовали за коррупцию. Последний выглядел несколько растерянным, будто сам не понимал, как здесь оказался.

Рядом с министром культуры сидела пожилая дама в старомодном платье с кружевным воротником. Ее седые волосы были собраны в высокую прическу, а на шее сверкало бриллиантовое колье, слишком роскошное для обычного театрального представления. Она держалась с королевским достоинством, словно принадлежала к высшей аристократии дореволюционной России.

В ложе справа Бескудников заметил группу молодых людей в странной одежде – не современной, но и не исторической, словно они пришли из какого-то альтернативного настоящего или ближайшего будущего. Их лица светились неестественной бледностью, а глаза были скрыты за темными очками, несмотря на вечернее время и полумрак зала.

– Смотри, сколько шишек, – прошептал Штейн, тоже заметивший знаменитостей. – Этот иллюзионист явно имеет серьезную поддержку.

Он говорил с профессиональным интересом человека, оценивающего потенциального клиента. Для него все происходящее было лишь необычным маркетинговым ходом, хотя и выполненным с размахом, который впечатлил даже его, повидавшего многое в рекламном бизнесе.

Бескудников хотел ответить, но в этот момент свет в зале начал медленно гаснуть. Это не было обычным затемнением перед началом спектакля – свет словно втягивался в невидимую воронку, оставляя после себя не темноту, а странное, переливающееся сияние, заполнявшее пространство.

Публика затихла. Даже самые громкие разговоры смолкли, словно все присутствующие внезапно потеряли способность говорить. Наступила такая тишина, что Бескудников мог слышать биение собственного сердца, которое, казалось, стучало в унисон с каким-то неслышимым, но ощущаемым ритмом, пульсирующим в самом воздухе театра.

Из невидимых динамиков полилась музыка – старинная мелодия, которую Бескудников не мог опознать, но она вызывала необъяснимую тревогу, словно предупреждала о чём-то. Это была не совсем классика, не совсем джаз, не совсем что-то современное – скорее, странная смесь всех стилей, которая звучала одновременно знакомо и совершенно чуждо. Мелодия словно проникала прямо в мозг, минуя уши, вызывая образы, которые Бескудников не мог ни четко увидеть, ни полностью прогнать.

Занавес дрогнул и стал медленно подниматься.

На пустой сцене стоял лишь один человек – тот самый незнакомец с разными глазами, которого они встретили на Патриарших. Теперь он был одет в чёрный фрак безупречного кроя, а в руке держал трость с серебряным набалдашником в виде головы пуделя. Его фигура, высокая и стройная, казалась вырезанной из тьмы, настолько черным был его костюм. Лицо, бледное и аристократически тонкое, с высокими скулами и прямым носом, выражало спокойную уверенность человека, привыкшего к вниманию и власти.

Зал взорвался аплодисментами, хотя иллюзионист ещё ничего не продемонстрировал. Люди вставали с мест, кричали «браво», словно перед ними был величайший артист современности, только что завершивший потрясающее выступление. Бескудников заметил, что даже Штейн, обычно сдержанный и критичный, аплодировал с энтузиазмом подростка на концерте любимой группы.

Сам Бескудников не двигался. Он словно оцепенел, глядя на человека на сцене, чувствуя, как внутри нарастает необъяснимый страх, смешанный с каким-то почти религиозным трепетом. Он знал, кто перед ним, хотя разум отказывался принимать эту реальность.

– Добрый вечер, москвичи и гости столицы, – произнёс Воланд низким, хорошо поставленным голосом, который, казалось, звучал не только со сцены, но и отовсюду одновременно. – Меня зовут Воланд. Я прибыл в ваш прекрасный город, чтобы показать несколько фокусов, которые, надеюсь, вас позабавят.

Его голос был подобен дорогому коньяку – глубокий, с бархатными нотками, оставляющий после себя легкое послевкусие тревоги.

Он сделал паузу и обвёл зал взглядом. Когда его разноцветные глаза остановились на Бескудникове, тому показалось, что его душу просвечивают рентгеном. Взгляд Воланда проникал глубже кожи, глубже костей, в самую сущность, в те тайные уголки души, куда человек и сам боится заглядывать. Бескудников почувствовал, как по его спине пробежал холодный пот, а в горле пересохло.

– Но прежде чем мы начнём, – продолжил Воланд, – я хотел бы задать вам один вопрос: изменились ли люди внутренне?

В зале воцарилась недоуменная тишина. Такое начало для иллюзиона казалось странным. Люди переглядывались, не понимая, является ли это частью представления или импровизацией артиста. Некоторые нервно хихикали, другие недоуменно пожимали плечами.

– Видите ли, – Воланд прошёлся по сцене, постукивая тростью, – меня всегда интересовал этот вопрос. Человечество так гордится своим техническим прогрессом. Вы строите небоскрёбы, запускаете ракеты, создаёте искусственный интеллект. Но изменилась ли человеческая натура? Стали ли люди лучше, добрее, мудрее?

Его голос звучал задумчиво, почти меланхолично, словно этот вопрос действительно мучил его долгие годы. Он говорил как философ, как ученый, изучающий человечество со стороны, с легким оттенком снисходительного любопытства.

Кто-то в задних рядах нетерпеливо крикнул:

– Фокусы показывайте!

Воланд повернулся в сторону голоса, и на мгновение его глаза вспыхнули таким странным светом, что Бескудников почувствовал, как внутри все сжалось от неясного страха. Но лицо Воланда оставалось спокойным, даже доброжелательным.

– Всему своё время, любезный, – ответил Воланд с ледяной вежливостью. – Фокусы вы увидите. Но для начала небольшой эксперимент.

Он щёлкнул пальцами, и на сцене появился большой экран. Не было ни технических приспособлений, ни